номенклатура ЦК…
– Да… за такое меня и из партии могут попереть, – теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь, как у моего папы.
– Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…
Архипов перебил:
– Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женьку жалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?
– Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть – публично покаяться и признать ошибки.
– Нет!
Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким… хлестким, что ли? Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот он точно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».
Он продолжил немного спокойнее:
– Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться и признавать ошибок, влепил ему на общем собрании!
– Комаров был сволочь и бюрократ. Его из партийных органов давно надо было гнать. И вообще, время было другое.
– Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но и в волюнтаризме обвинить.
– Ладно, не важно, – по голосу папы стало понятно, что он морщится. – Вот видишь, теперь время не такое жесткое…
– Время всегда одинаковое. А если Женьку сейчас сломают… нет уж! Пусть стоит до конца…
Тут на кухне завозилась мама.
– Мужчины! – крикнула она. – Еще чаю принести?
– Неси! – отозвался папа.
Я торопливо встал и спрятался в своей комнате. Лег на ледяную подушку и чуть не заплакал. Теперь и Женькин папа пострадает.
Я должен что-то сделать!
Как-то спасти друга! Как в «Трех мушкетерах» или «Двух капитанах»!
Тут я вспомнил, что за весь разговор взрослые ни разу не упомянули меня. Наверное, понимали, что я никак не могу помочь. Ну никак!
А я очень хочу! Очень сильно!
Мама гладила меня по голове и терпеливо повторяла: «Все хорошо! Конечно, ты его спасешь! Успокойся, Витя, обязательно спасешь!»
Но я никак не мог спасти Женьку. Он совсем рядом, привязан к мачте, гвардейцы кардинала тыкают в него шпагами. Архипыч не плачет, хотя вся рубаха у него в крови. Он просто смотрит на меня в упор. Мне надо перепрыгнуть со своей кровати на корабль, но нельзя – на борту сидят Васса и Танечка в рыцарских доспехах и строго грозят указательным пальцем.
Я знаю, что завуч будет очень недовольна, если я помешаю гвардейцам кардинала.
Я пытаюсь хотя бы понять – почему? Я ведь должен помочь! Это же мой друг!
Стреляет пушка. Большое каменное ядро из нашего городского музея летит мне прямо в голову, а я не могу даже пошевелиться.
Ядро врезается мне в лоб и взрывается…
Синичка, 12 апреля 2018 года, вечер
Сегодня мама задерживалась. Я от нечего делать решила разгрести свой комик. Немного перенастроила инет, чтоб удобнее было, фильмы старые удалила, музыки новой залила. Почту размусорила, а то спама больше гига накопилось. Вообще, конечно, мой комик уже менять пора. Ему уже два года, старенький совсем. Кучи нужных функций нет. Телевизором, например, управлять невозможно. И в трубочку не сворачивается! Стыдно с таким старьем ходить!
Мама пришла только в восемь вечера, уставшая и несчастная.
– Достали эти пробки… Сил нет никаких. К косметичке я не успела, на тренировку тоже. Ну совершенно нет времени собой заняться! Когда уже придумают, как сделать так, чтоб в пробке делом заниматься, а не тупо телек смотреть или по телефону трындеть. У меня за рабочий день уже от телефона голова пухнет! Три остановки телепались полтора часа! Я б за это время два маникюра сделать успела!
Папа тут же начал подтрунивать.
– Зачем тебя два маникюра, мы и одного не оценим…
А мама немедленно разозлилась:
– Слушай, мне всего тридцать восемь лет! У меня еще вся жизнь впереди, если сейчас не следить за собой, потом поздно будет!
– Ладно, ладно, – вздохнул папа, – иди поешь. А то ты сильно злая, когда голодная.
Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной раз пересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскому языку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно, завелась на тему «это все твой комп», а потом вспомнила, что последние пару часов я к компу-то и не подходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мне таблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только закрывала глаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась. Вроде бы мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу, помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мне летит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А за ним прилетает ястреб, отгоняет историка, и мне становится почти хорошо. Голова болит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное, очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и мамино заплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помню мальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меня не понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Просто засыпаю. И голова уже не болит.
Витя, неизвестное число, неизвестного года
Совсем ничего не болит. Даже странно – я ведь хорошо помню, как мне в голову летело ядро. И взрыв помню.
Может, я умер, и это рай?
Думаю – и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса. Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень белом кресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу – еще одно такое же белое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку.
– Ты кто? – говорю я, но звука не слышу.
Тем не менее девочка меня понимает и отвечает:
– А ты кто?
Это очень странно. Ничего не слышно, но совершенно точно знаю, что она ответила.
– Я Витя. Шевченко. Я заболел… Мы в больнице?
Девочка, кажется, обиделась еще больше.
– Ты точно больной!
Я внимательно смотрю по сторонам. Очень чисто. И никаких теней. И даже намека нет на дверь.
– Это, наверное, обкомовская больница! – догадываюсь я. – Или даже цековская!
Девочка перестала обижаться. Теперь она очень удивлена.
– А что это?
Похоже, у нее с головой не все в порядке, что ж она таких простых вещей не знает!
– Это просто сон, – говорит девочка. – Я сплю, и ты мне снишься.
– Нет, – мне обидно, что она первая про сон сообразила. – Это мой сон! А тебя я вообще не знаю!
– Ты – Ястреб? – вдруг спрашивает девочка.
– Я кто? – у меня от удивления челюсть до пола чуть не упала.
– Я знала, что ты мне приснишься, я тебе в личку написала, а ты не ответил…
– Куда написала?
Но девочка меня не слушает, она встает с кресла и начинает рассматривать комнату. Я тоже встаю. Просто по привычке. Вроде как из вежливости.
– Напиши мне, ладно? – говорит девочка, усаживается в кресло и поджимает под себя ноги.
