клинышком. И хотя Иоахиму претило подслушивать разговоры других, он все-таки понял, что они говорят на иностранном наречии, а поскольку это был не итальянский язык, то он ощутил необходимость прислушаться повнимательнее, пока с легким испугом не сообразил, что оба молодых человека разговаривают по-чешски или, если быть более правильным, по-богемски. Для этого испуга не было никаких оснований, еще менее обоснованным показалось ему чувство неверности перед Элизабет, возникшее в этой ситуации. Конечно, это было возможным, хотя и невероятным, чтобы Руцена находилась здесь, в театре, и чтобы эти двое молодых людей нанесли ей визит в ее ложу точно так, как он сам иногда посещал Элизабет в ее ложе, и, возможно, этот молодой человек черной бородкой и с черной курчавой шевелюрой и вправду был чем-то похож на Руцену не только цветом волос: может быть, причиной схожести были маленький рот, губы которого слишком отчетливо выступали на фоне желтоватой кожи, этот слишком короткий и излишне грациозной формы нос и улыбка, которая была в чем-то вызывающей -- да, вызывающая будет верное слово -- и все-таки просила прощения. Тем не менее все это казалось вздором, могло быть и такое, что всю эту схожесть он себе просто вообразил; когда он сейчас думал о Руцене, то приходилось самому себе признаться, что образ ее целиком и полностью развеялся, что он наверняка не узнал бы ее на улице и что он просто пытается увидеть ее через маску и внешнее впечатление, которое на него произвел тот молодой человек. Это успокоило его и как-то разрядило ситуацию, однако не принесло радости, поскольку в то же время, оценив положение с другого конца, он ощущал что-то невысказанное и страшное в том, что девушка спрятана за маской мужчины, эта мысль не оставила его и после антракта. Давали 'Фауста', и сладкое звучание было не менее бессмысленным, чем оперное действо, где ни одна душа, в том числе и сам Фауст, не замечала, что за любимыми чертами Маргариты кроется лик Валентина и что Маргарита должна поплатиться именно за это, а не за что-либо другое. Может быть, это было известно Мефистофелю, и Иоахим был рад, что у Элизабет нет брата. И когда после представления он еще раз встретил брата Руцены, то в душе у него теплилась благодарность за то, что с ним налагается запрет и на сестру, он ощутил себя так уверенно, что, невзирая на свою форму, направился на Егерштрассе к охотничьему казино. Исчезло и чувство неверности.
Сворачивая на Фридрихштрассе, он, однако же, знал, что не сможет зайти в это заведение в форме. Душу заполнило разочарование, и он пошел по Егерштрассе дальше. Что делать? Он свернул за ближайший дом, вернулся обратно на Егерштрассе, поймал себя на том, что заглядывает проходящим мимо девушкам под шляпки, часто в ожидании услышать итальянскую речь. Когда он снова оказался около казино, к нему обратились, но не по-итальянски, это было певучее твердое стаккато: 'Вы что же, не хотеть меня больше знать?' 'Руцена',-- невольно выдохнул из себя Пазенов, и сразу же мелькнула мысль: вот влип. Он в форме стоял посреди улицы с девушкой такого рода, он, который еще несколько дней назад почти что стеснялся Бертранда и его гражданского костюма, и вместо того, чтобы удалиться, он позабыл все приличия, более того, он был прямо-таки счастлив, счастлив даже от того, что эта девушка явно намеревалась продолжать болтать: 'А где сегодня папочка? Не придет?' Об отце ей не следовало бы ему напоминать. 'Нет, сегодня ничего не выйдет, маленькая Руцена; да и...-- как она его все-таки называет? -- Да и отец не придет сегодня в казино...' Ну а теперь он должен спешить. Руцена посмотрела на него в полной растерянности: 'Заставлять меня так долго ждать и теперь говорить нет...' Но, и лицо ее посветлело, он должен к ней зайти. Он посмотрел в это со страхом вопрошающее лицо, словно хотел запечатлеть его в своей памяти на всю оставшуюся жизнь, пытаясь, впрочем, убедиться, не прячется ли за ним лицо южного братца с бородкой клинышком. В чем-то они были похожи, и когда он задумался над тем, не может ли девушка, черты лица которой имели элементы схожести с ее братом, ему навредить, то вдруг вспомнил собственного брата, который имел мужскую внешность благодаря короткой окладистой бороде и белокурые волосы, и это вернуло его к действительности. Конечно, здесь совершенно иное явление; Гельмут -- деревенский житель, охотник, он далек от изнеженных жителей южных городов, все же воспоминания подействовали как-то успокаивающе. Его взгляд сохранял изучающее выражение, но антипатия растаяла, и он ощутил потребность сделать для нее что-то любезное, сказать что-нибудь хорошее, чтобы у нее сохранились о нем добрые воспоминания; он помедлил еще немного: нет, маленькая Руцена, он не зайдет, но... 'Но что?' -- прозвучал голос, в котором страх смешивался с ожиданием... Иоахим пока еще не знал, что должно последовать за этим. 'Но...-- потом он понял, он уже знал:-- Мы могли бы ветретиться на свежем воздухе, вместе позавтракать'. Да, да, да, да, она знает маленький ресторанчик, завтра! Нет, завтра не получится, но в среду он свободен от службы, и они договорились встретиться в среду. Затем она приподнялась на носки, прошептала ему в самое ухо: 'Будь лапочкой, хороший мой'. Она убежала, исчезнув в дверях, над которыми горели газовые фонари. Перед глазами Пазенова возникла фигура отца, быстрыми и целеустремленными шагами поднимающегося по лестнице, сердце его сильно сжалось и зашлось острой болью.
Руцена была в восторге от той строгой галантности, с какой обходился с ней Иоахим в ресторане, из-за этого исчезло даже ее разочарование, что он пришел в гражданском костюме. День был дождливым и прохладным; но они не захотели отказаться
от своего плана и после ресторана поехали в Шарлоттенбург (район Берлина) и на Хафель (речка, протекающая в Берлине, приток Эльбы). Еще на извозчике Руцена сняла с руки Иоахима перчатку и теперь, прогуливаясь вдоль берега реки, взяла его руку и заправила ее под изогнутый локоть своей руки. Шли они медленным шагом, местность вокруг была наполнена ожиданием тишины, хотя единственным, чего можно было ожидать, были дождь и вечер. Мягкими облаками нависало небо, сливаясь во внутреннем единстве с землей частыми полосками дождя, и их, бредущих в тишине, охватывало чувство, словно им ничего больше, кроме ожидания, не осталось, словно все живое, что было в них, ушло в пальцы рук, которые соединились и переплелись, будто дремлющие лепестки закрытого бутона. Прижавшись плечом к плечу, издалека похожие на треугольную фигуру, шли они по дорожке вдоль берега, не говоря ни слова, ибо ни одному ни другому было неведомо, что же свело их вместе. И как-то внезапно, на ходу, Руцена наклонилась к его руке, лежавшей в ее, и, прежде чем он успел освободить руку, поцеловала ее. Он посмотрел в глаза, полные слез, на уста, готовые искривиться в плаче, и все-таки сказал: 'Какая же ты упрямая, я же говорил, Руцена, я говорил, не для тебя это, и так будет всегда. А ты теперь...' Но она не подставила ему губы для ожидаемого поцелуя, а снова, почти что с жадностью, уткнулась лицом в его руку, и когда он попытался высвободить ее, вцепилась в нее зубами, но не со злостью, а осторожно и нежно, словно маленькая собачонка, которой захотелось поиграть; затем, бросив на него довольный взгляд, сказала: 'Теперь будем гулять дальше. Дождь не мешает'. Струйки дождя мягко стекали на поверхность реки, тихо шумели в листьях ив. У самого берега лежала полузатопленная лодка; под маленьким деревянным мостиком спокойные воды реки смешивались с бурным течением ручейка, и у Иоахима возникло ощущение, будто его тоже уносит течение, будто томившая его душу пе чаль была мягким, кротким течением его сердца, наполненным дыханием воды, тоскующим о том, чтобы, вдыхая, открыть любимые уста и исчезнуть в море безмерной тишины. Казалось, что лето растаяло, ибо очень мягкой была вода, струившаяся с листьев, а на травинках застывали капельки росы. Вдали мерцала бархатная пелена тумана, обернувшись назад, они обнаружили такую же пелену за спинами, создавалось впечатление, будто они, гуляя, пребывали в полной неподвижности; дождь усилился, и они бросились искать укрытия под деревьями, где земля еще была сухой, пятно неразмытой летней пыли, оно было каким-то даже жалким во всеобщей размытости вокруг; Руцена вынула из шляпки шпильки, не только потому, что эти городские условности ей мешали, а чтобы не уколоть Иоахима их острыми концами, она сняла шляпку и прислонилась к нему спиной, словно тот был спасительным деревом. Голову она запрокинула назад, и если бы он опустил лицо, то его губы коснулись бы ее чела и обрамляющих его черных кудрей. Он не замечал тонких и слегка глуповатых складок на ее челе, может быть, потому, что оно было слишком близко, а может быть,и потому, что все его внимание поглотило ощущение ее близости. Она же чувствовала обвивающие ее стан руки Иоахима, его ладони в своих, ей казалось, что ее тело опутано ветвями дерева, а его дыхание на ее челе было подобно шуму дождя в листве деревьев; их тела застыли неподвижным изваянием, а серое небо настолько слилось с поверхностью воды, что ивы на островке напротив, казалось, парили в сером озере, то ли подвешенные сверху, то ли как-то закрепленные снизу -- никто этого не знал. Затем ее взгляд упал на промокшие рукава ее кофточки, и она тихо прошептала, что, должно быть, пора уже обратно. Тут в лицо им ударил дождь, но возвращаться не хотелось, ибо малейшее движение могло разрушить волшебство; ощущение того, что ему больше ничто не угрожает, вернулось лишь тогда, когда они пили кофе в маленьком трактире. По окнам застекленной веранды деревенского дома струились капли дождя, раздавалось тихое журчание в кровельном желобе. Как только хозяйка вышла,
