сказать, в чем именно, — но странно.
— Скажи: кто такой Шиллер?
Парень ухмыльнулся, пожал плечами. Чего хочет этот ненормальный?!
— Кто такой Фридрих Барбаросса?
А! Вот это что! Это опрашивают про новые модели… Лицо парня двадцать первого века разгладилось:
— А сколько в них лошадиных сил?
И погас экран, не закончив полезного исследования. Парень пожал плечами, пошел дальше. Он думал уже о простом, о родном и понятном: о пиве и девках.
А далеко от Германии, в сердце Азии, в рукотворной пещере, Вальтер фон Штауфеншутц бился в истерике, судорожно стонал, не в силах справиться с навалившимся кошмаром.
— Будущее Германии станет сытнее и теплее… — пытался «утешить» его старший Гумбольдт.
— Я не хочу! — глухо простонал Вальтер из-под рук, закрывающих лицо. — Не хочу! Что угодно, но не такой конец!
— Вы еще далеко не все видели… Но куда пойдет, уже понятно.
— Но СССР ведь выиграл войну! — вскинулся Петя. — И мы не будем под американцами!
— Что хорошего может принести народу коммунизм? Независимо от того, выиграл он войну или проиграл? Одичание людей пойдет и у вас… И американцам завидовать вы будете ничуть не меньше, чем немцы. Молодежь уже через десять лет после войны начнет беситься, будет пытаться хотя бы в одежде подражать американцам. Результат улавливаете?
Менделеев слабо взмахнул кистью руки, заклубился сгущающийся воздух; в нем появился памятник Гёте. Памятник на фоне его двухэтажного каменного домика. Дальше сюрреалистическим бредом возвышались небоскребы — неудавшиеся попытки научить немцев жить «правильно». По площади перед домиком шли люди… Петя с упавшим сердцем сразу узнал дорогих соотечественников.
— Мишка! — дико орал подвыпивший дядька средних лет, с наглым неумным лицом. — Это какому-то Гёте памятник! А он что сделал такого? За что ему памятник?!
— Че, Колька, сам не видишь?! — так же орал с другого конца площади другой, тыкая пальцами в небоскреб. — Вон видишь? Это Дойч-Банка здание! А Гёте на фоне здорового дома стоит! Это основателю Дойч-Банка памятник!
Все сидящие в комнате дико захохотали, только Петя зябко поежился, да Вильгельм Гумбольдт мрачно усмехнулся.
— Американизация в СССР все равно будет идти. И упрощение сознания — тоже. А как падет СССР…
Петя увидел, как громадные толпы беснуются вокруг пьяного потного мужика, приплясывающего на танке. Потный неумный мужик с грубой рожей выкрикивал лозунги, толпа подхватывала их и скандировала.
— Так рухнет советская власть. Пусть бы и рухнула, но можно подумать, она достанется народу, эта власть!
Петя видел невероятно обнищавших, полуголодных людей, голодные обмороки жителей маленьких городков, нагло жирующую на их фоне сволочь. Петя видел парня, торгующего арбузами. На самодельном плакате надпись: «Новое поколение выбирает деньги». Петя видел еще одного мордатого парня, выговаривающего пожилой женщине: «Что? Слишком дорогая колбаса?! Плохо работаете, мадам, надо лучше, тогда и колбасы будет вдосталь!»
— Посмотрите вот на эту прелесть… Как вы думаете, что это?
Петя взял в руки неприятную женскую фигурку с гипертрофированными грудями, патологически тонкой талией. Ноги существа были раза в полтора длиннее нормальных. Неприятное хищное лицо, фигура урода: родить такая женщина не могла бы.
— Больше всего это похоже на изображение богини… но это не богиня плодородия, это богиня… даже не знаю, как сказать… Она похожа на изображения, которые резали из кости древнейшие люди. Но те хотели, чтобы их богини рожали…
— Богиня патологических людей, Петя? Богиня тех, кто хочет только спать с женщинами, но не хочет иметь от них детей?
— Да… и богиня того, кому нравятся грубые, необразованные тетки.
— Это не богиня. Это детская игрушка, Петя. Кукла.
Какое-то время Петя осмысливал.
— Игрушка тех, кто захватил власть?
— Ну что вы! Массовая игрушка. У нее и биография соответствующая, у этой куклы Барби.
— Могу себе представить, какая…
— Даже не можете. В наше время просто еще нет ничего подобного. У одного из вариантов куклы даже живот раскрывается, — чтобы было видно, как там лежит эмбрион.
— Не может быть!!!
— Может, Петенька, может… Кстати, вот вам и результат…
Петя увидел целый класс — около двадцати девиц лет по шестнадцать-семнадцать бурно обсуждали, кем лучше быть… И приходили к однозначному мнению: надо становиться валютными проститутками. А то, что они видели в жизни, что имели эти дуры — мамы и бабушки? Работа и дом, дом и работа. Тоска просто. Вот у валютной проститутки жизнь! У Пети все сильней начала кружиться голова. А Менделеев не отставал:
— Как думаете, почему в классе одни девушки?
— Может, женская школа? — пожал Петя плечами.
— Ничуть не бывало! Большинство мальчиков не идут в старшие классы школы: они идут в училища, где готовят рабочих и техников. Смысл понятен, я думаю: ну зачем власти активные, думающие, самостоятельные… Пусть мальчики идут туда, где работают в основном руками. Ну, и пьют посильнее, скорей сдохнут. А интеллигенция, низы администрации пусть будут женские. Девочками легче управлять.
Голова кружилась все сильнее.
— Давайте посмотрим на Россию того же две тысячи первого года… Заглянем в начало двадцать первого века. Например, в Петербург…
Петя увидел и не узнал родной город: слепые многоэтажные дома, непонятная окраина — новостройка. Между громадными домами, чуть в стороне от мчащихся автомашин, неслась потная, нервная толпа, судороги уличного движения.
Под фонарем слонялся, скучно покуривал парень с пустыми глазами.
— Ага… вот и типичный житель… Ваш, Петя, возможный потомок.
Ни при каком раскладе не хотел бы Петя иметь потомка с ленивым глупым лицом, с грязной шеей, трауром под ногтями, развязной походкой уличного бездельника. Менделеев избавил Петю от необходимости подыскивать вопросы:
— Эй, чувак!
Парень приподнял туповатое рыло. В ухе — серьга, на немытой конечности — наколки.
— Парень, кто такой Иван Грозный?
— Че, не сечешь? Авторитет… Он все Автово держит.
Петя почувствовал, что мир с хрустальным звоном удаляется, все вокруг словно втягивается в свет дальней лампы, звуки гаснут… Он очнулся от того, что Александр Гумбольдт лил Пете на голову холодную воду и одновременно цепко держал его за запястье.
— Спасибо… — Испытывая невероятное смущение, Петя попытался освободиться. Но слаб еще был, в голове гудело, тело тяжелое…
— Не дергайтесь, юноша. И не смущайтесь: вашу психику пришлось подвергнуть немалому испытанию.
— Я одно время тоже чуть не упал в обморок… — вставил Вальтер по-русски. — Когда судили человека за то, что он голыми руками задушил тысячу поляков.
— Что, не нравится? А ведь мир идет именно туда… Причем идет усилиями ваших правительств и
