торжества.
Великое небо смотрело на все это с высоты. С веток лип смотрели вороны… Они привыкли, что после прощального поминания вокруг свежих могил остается много крошек.
Все напряженно замерло.
Тишина воцарилась такая, что, казалось, если прислушаться повнимательней – можно услышать, как неторопливо оплывает к горизонту едва просвечивающее сквозь облака и морозное марево рыжеватое пятно солнца.
Повинуясь усилиям двух пар слаженно сработавших рук, крышка поднялась, завалилась набок, стряхнув с себя вороха роскошных цветов, и боком опустилась на снег. Просторное “ах” пронеслось над поляной.
В гробу лежал Худойназар Нафигов.
“Сейчас начнется…” — с ужасом подумал Богдан.
“Ну, теперь они разойдутся вовсю”, — с каким-то непонятным злорадством, вызванным, вероятно, неприязнью и к баку, и к хемунису, подумал Баг.
Баку взорвались возмущенным ором; птиц смело, и они, множа шум и сумятицу, с хриплым граем заметались над кладбищем.
— Позор!
— Эти хемунису совсем потеряли совесть!
— Нарушить покой усопшего!
— Друа де л'омм!
— Все мировое сообщество с гневом и презрением!
— Окаянные! Как вы теперь будете людям в глаза глядеть?
Совершенно обескураженный Тень Гора, едва не потеряв равновесия, съехал с кучи и как-то стушевался, пропал за спинами единочаятелей. Зато Великий Кормчий раздулся от торжества едва ли не вдвое.
— Можно закрывать гроб? — издевательски осведомился он в сторону хемунису, ни кому конкретно не обращаясь. Естественно, ему никто и не ответил. Он сделал знак, и рядовые баку сызнова взялись за крышку; крышка опять взмыла над снегом и, чуть поворочавшись на весу для вящей точности, улеглась на подобающее место. — А теперь вон отсюда! — громовержцем возгласил Великий Кормчий, простирая руку в сторону далекого выхода с кладбища. — Вон, презренные! Это насилие, это вопиющее нарушение прав человека не забудется вам никогда! Вон!! Мы приступаем к последнему прощанию!
Задние хемунису и впрямь потянулись в глубину аллеи – нерешительно, робко, поруганно… Вслед им летело слаженное, возмущенное: “По-зор! По-зор! По-зор!”
Великий Кормчий сиял так, словно удался некий самый сокровенный его замысел.
Баг наклонился к уху Богдана.
— Еч… — прошептал он. — А ведь они еще в начале ночи торопились… Зачем, ежели панихида была только с одиннадцати утра?
— То-то и я думаю… — тоже шепотом ответил Богдан. — Могила-то еще с вечера была отрыта…
Эта же самая жуткая мысль – не иначе как от полного отчаяния – пришла в голову и Тени Гора. Покинуть поле боя, не сделав какого-то последнего усилия, он не мог; Анпичментов понимал, что его секта только что потерпела здесь сокрушительное, вполне вероятно – фатальное, непоправимое поражение.
Маленький, в куцей своей душегреечке он подскочил к великолепному Великому Кормчему и вцепился ему в рукав. Казалось, сейчас начнется драка – и Баг шестым чувством опытного человекоохранителя ощутил, как, верно, где-то поблизости, среди деревьев напряглись старшие нарядов, коим вменялось в обязанности не допустить при стычке двух сект явного безобразия. Пустые повозки Управления у врат кладбища недвусмысленно свидетельствовали, что городская управа не исключала и такого развития событий.
— Нет! Не все так просто! — срываясь на взвизги, крикнул Тень Гора. — Вы хитры, да и я не промах! — Он, ровно упругая и неутомимая обезьяна (“Победит обезьяна!” — разом вспомнили Богдан и Баг), отпрыгнул от остолбеневшего под таким напором Кормчего и, едва не свалившись вниз, заплясал, пытаясь удержаться, на самом краю могилы. Принялся тыкать в нее пальцем.
— Могилка-то мелковата для такого гроба! — словно злорадствуя, воскликнул он.
В наплывающих мало-помалу синих сумерках лица сектантов начали терять отчетливость – и все же Богдану показалось, что по лицу доселе неизменно уверенного в себе Великого Кормчего пробежала легкая тень растерянности. Впрочем, он тут же взял себя в руки и затрубил с прежним апломбом:
— Ну, хватит! Мы долго терпели, но это переходит все границы! Ваша секта должна быть запрещена! Мы войдем с соответствующей законопросительной инициативой в мосыковский гласный собор! Немедленно покиньте приют скорби!! Не оскверняйте юдоль сию мерзкими инсинуациями!
— Ладно, ладно! — весь трясясь от возбуждения, ответствовал Тень Гора. Он понимал, что идет, как говорится, ва-банк и рискует сейчас, в эти мгновения, всем. Самим существованием своей секты, быть может. Но кровь уже ударила ему в голову; Анпичментов не мог остановиться. — Уйдем! Но сперва могилку-то – разроем!!
“Господи, что сейчас будет…” — подумал Богдан.
“Ну, сейчас такое будет!” — подумал Баг.
— Не сметь!!! — заорал уже из сердца, без всякой театральности Великий Кормчий.
— Разроем!!
— Не гневите Pa!
— Тут ле монд!
— Где лопаты? Лопаты!!
— Здесь лопаты!
— Не сметь, презренные!
— Лё тоталитаризм ордусьен!
— Мы не позволим надругаться!
— За Мину глотки вам всем порвем, варвароиды!
— Ну ройте же быстрей, свет уходит!
Эта простая и, в отличие от предыдущих, довольно спокойная реплика одного из снимателей, казалось, парализовала волю баку к сопротивлению. Вдруг снова стало тихо. Великий Кормчий в отчаянии озирался, но уже не ведал, что предпринять. Действительно, если уж позволил открыть гроб, то почему бы не позволить немного углубить могилу? Если бы невозбранный ор продолжался, он и его сторонники, да еще с Кова-Леви заодно, наверняка переорали бы хемунису и не подпустили их к могиле; но простая честная просьба едва ли не единственного человека, который здесь не кричал, не буйствовал, а работал, в одно мгновение повернула дело.
Драка не состоялась.
Богдан вытянул шею, чтоб лучше видеть, и, сам этого не замечая, что было сил вцепился в руку еча.
Не прошло и минуты, как лопаты ударили во что-то твердое.
— Ага!!! — нечеловеческим голосом победно закричал Тень Гора; от его смятения мигом не осталось и следа. — Ага!!! Что там, ребятушки?
— Сейчас… — глуховато раздалось из могилы. — Сейчас, соскребем маленько… Тряпка какая-то… заледенела… Ой!
— Это провокация! — едва слышно во вновь поднявшемся безумном гвалте закричал Великий Кормчий; даже его прекрасно поставленного голоса уже не хватало. — Это провокация наших недругов!
И тут не выдержал Баг.
— Вот сейчас мы и разберемся, чья это, тридцать три Яньло, провокация, — сказал он, выходя вперед и показывая пайцзу.
Следом за ним, приволакивая очень некстати и очень больно защелкнувшуюся в колене ногу, путаясь в полах дохи, вышел Богдан.
Сперва утихли главные действующие лица. Ропоток второпях передаваемого известия пробежал от
