– На сумку садиться нельзя – в ней Евангелия… Да и сидеть на таком холоде опасно, еще уснем и замерзнем. Давай так немного постоим, отдышимся. Ты рюкзак-то скинь пока!
Владлен со вздохом облегчения поставил сумку на снег. Хотел на нее поставить рюкзак, но задержался и взглянул на иеромонаха.
– А рюкзак-то можно на сумку ставить? – спросил он.
– Ставь! – разрешил отец Агапит, слегка покачиваясь на костылях.
– Давай-ка мы, батюшка, спина к спине станем – для тепла и устойчивости.
Они стояли, опираясь друг на друга спинами, и блаженно отдыхали. Вскоре оба даже начали подремывать…
– Владлен! – стряхивая сонливость, проговорил иеромонах, – а почему ты сказал, что отец у тебя «был»? Он что, умер?
– Не… К другой бабе от нас с матерью ушел. Давно уж…
– А мать жива?
– Мать умерла три года назад. Хочу хоть на могиле у нее побывать, да вот денег нет на дорогу…
– Так ты что, свою мать не хоронил?
– Так я ж на зоне был, когда она померла! – удивляясь непониманию батюшки, Владлен окончательно очнулся от дремы.
– Понятно… А кто у тебя под Питером остался? – продолжал расспрашивать отец Агапит.
– Сеструха.
– Замужем?
– Вроде собиралась, когда меня посадили.
– Она что, в лагерь тебе не писала?
– На зону-то? Когда я на малолетке сидел, писала. А после второй ходки не стала. Наверное, замуж вышла за своего мента.
– За милиционера?
– Ну! Я ж и говорю, за мента.
– И ты все-таки собираешься к ней ехать?
– Собирался. Дом от матери остался, вроде как половина моя, есть где жить… Если, конечно, с ментом сестренкиным поладим. Говорят, среди них тоже люди попадаются, хотя я не встречал. А ты, отец Агапит, кем на воле работал?
Иеромонах понял Владленово «на воле» правильно, по существу, то есть в той его жизни, что была до монастыря, и он так и ответил:
– До монашества я был учителем биологии в средней школе.
– Да ну? Какой же ты биолог, если в Бога веришь?
– Вот потому, наверное, и верую, что биолог, – усмехнулся иеромонах. – Не в обезьяну же мне верить.
– Вон оно как… Ну что, может, двинем, отец Агапит? Что-то опять холодать стало…
– С Богом, Владик!
А тем временем на платформе станции Красногорск высокий широкоплечий мужчина в камуфляжной форме внимательно оглядывал выходящую из последнего вагона электрички публику, явно кого-то встречая. Но прибывшие на электричке прошли мимо, и мужчина опять остался один. Он постоял в растерянности, потом догнал последнего пассажира.
– Послушайте, вы ведь в последнем вагоне ехали?
– В последнем.
– А вы случайно не видели там монаха? С ним еще парень молодой должен был быть…
– Монах? С молодым парнем? А как же, видел! – охотно вступил в разговор пассажир. – Их на разъезде выкинули из вагона. Там такая жуткая история вышла! Я рядом сидел, все видел и слышал…
И он, забыв про свои дела и про усиливающийся к ночи мороз, принялся увлеченно рассказывать о происшествии в электричке, коего ему повезло быть свидетелем.
…Между тем в лесу еще больше потемнело, пошел снег, а ветер усилился. По краю шоссе брели две сутулые фигуры, одна с мешком на спине, другая на костылях, а над ними, будто белые рекламы-растяжки, трепыхались по ветру снежные полотнища метели.
– А вьюга-то как воет, жуть! – сказал Владлен, поеживаясь. – Может, спеть что-нибудь для согреву? Шансон какой-нибудь?
– Шансон? – удивился иеромонах. – У тебя что, французский репертуар?
– Почему французский? – в свою очередь удивился Владлен. – Нормальный репертуар, тюремный.
И он запел высоким чистым голосом, хотя и с пронзительными блатными подвываниями, но очень задушевно:
Владлен пел, а отец Агапит внимательно слушал и поморщился только в конце, при словах:
– Хорошо поешь, – похвалил он Владлена, – и слух у тебя есть, и голос хороший.
– Еще спеть? Я много шансонов знаю!
– Нет уж, из блатного репертуара, пожалуйста, больше не надо! – сказал отец Агапит.
– Не надо, так не надо, – покладисто согласился Владлен.
– А хочешь я тебе настоящую французскую песню спою?
– Валяй, отец Агапит!
И отец Агапит запел:
