Быков же изнемог от душевных терзаний и, всё же, привел караван на то место. Он велел оленеводам разбить бивак на краю поляны, а сам, якобы, пошёл посмотреть тропу.
Там, где прежде стояли скит и банька, теперь росла трава, печь из дикого плитняка развалилась и походила на груду природного камня. Он прошёл мимо пещеры и радостно отметил, что обвалившиеся валуны ничем примечательным не выделяются от обычных осыпей со скал.
Витольд Львович не поверил Быкову и повёл за ним следом людей. По каким-то только ему одному ведомым признакам определил, что тут ранее было жильё, давно сгоревшее и заросшее травой. Весело подскочил к Егору:
— Где-е! Немедленно укажи, где-е?
— Подожди, не помню. Столько лет прошло. Утром будем искать, — Быков ещё раз воровато скользнул взглядом по глыбам порфиров и молча стал развьючивать оленей.
Надо было решать, решать окончательно и бесповоротно. Вроде бы и правильно, если книги попадут шелестеть в столицу, но что-то не давало Егору покоя, не верил он таким людям, как Осипов. За вечерним чаем у костра Егор решил подыграть Витольду Львовичу.
Ох, напрасно залётный учёный почитал геолога за примитивного Ваньку, напрасно был так чванлив и самоуверен.
И вот, вроде подобревший и сломленный, Егор стал доверительно рассказывать о том, как научился читать древнеславянское письмо в станичной церковноприходской школе, и эта наука помогла прочесть коечто в случайно найденной в здешних горах раскольничьей библиотеке, но вот смысл якобы не доходил до него, что за языческие Боги там описаны и что за мудрости вещали давние летописцы…
Польщённый вниманием и внезапной уступчивостью Быкова, учёный долго и витиевато объяснял библейские легенды, рассказывал о непокорности людей старой веры, поведал о корнях язычества, да так увлёкся, что нечаянно проговорился о том, что совсем недавно был уполномочен делать ревизии в северных монастырях, скитах архангельских и уральских.
А все книги, не имеющие отношения к его научным интересам, он бросал в костёр. Подписывал акты.
Егор успокоился и решил — не показывать! С этой минуты он готов был стать под дула винтовок, но своей тайны не открыл бы никогда.
Трое суток он водил учёного по дальним скалам и допёк того до бешенства. Витольд Львович чувствовал, что библиотека где-то совсем рядом, а Быков прикидывается дурачком, подговаривает всех вернуться на Алдан.
Тогда он принудил даже эвенков искать, наорал на них, а этого делать не следовало. Витольд Львович думал, что она находится в каком-либо строении, и лазил по тайге, до рези в глазах высматривая с сопки крышу скита или лабаз и… нашёл.
Однажды вечером он не вернулся на бивак. Ждали его всю ночь. Потом искали два дня. Наконец эвенки обнаружили его в распадке, куда стало слетаться вороньё.
Витольд Львович напоролся на установленный кем-то самострел. Двухаршинная стрела, старая и даже чуть трухлявая, рассчитанная на сохатого, прошила ржавым кованым наконечником Витольда Львовича насквозь.
Вороны выклевали ему уже глаза, и тяжёлый смрад плыл по тайге. Даже медведь, видимо, побрезговал трупом…
Сотрудники УНКВД составили акт, закопали тело погибшего и пошли за проводниками к Нагорному.
На берегу Тимптона Егор увидел кем-то брошенный хороший плот, остановился, поджидая своих спутников, и сказал:
— Начальству своему доложите все, как есть, а я поплыву на Джугджур. Продуктишек у нас ещё много осталось. Никто меня в Алдане не ждёт.
— У тебя же там жена с детьми? — удивлённо выговорил один из оперативников. — Вот какие страсти тут бушуют, сгинешь, товарищ Быков.
— Не сгину… а насчёт жены вот, отдайте ей, нашёл в сумке учёного на биваке, — он протянул фотокарточку Тони, на обороте её рукой было красиво выведено: «Обворожительному Витольдику от его любимой Киски!» — Дуйте вверх по течению, а я вниз поплыву вон на том пароме. Знакомые края.
Егор стоит на коленях у почерневшего от дождей и времени столбика. За его спиной оглушающе грохочет Фомин перекат, обдаёт холодным дыханием взвихрённой в воздух воды.
Он выдирает с холмика густо вросшую траву, выдёргивает упругие корни, и они с болезненным хрустом оголяют чёрную землю. И шепчет: «Марико-о, Марико-о, Марико-о…»
Ещё никогда ему не было так бесприютно, так плохо и так смиренно-спокойно, словно захлестнула его ранняя, какая-то старческая печаль.
Кому же верить? Кого любить теперь? Он напоминал сам себе облепленного тучей гнуса сохатого, который, в беспамятстве, ломится кругами по чащобе в поисках избавления, пока не свалится со скалы или не захряснет в болоте.
«Марико-о… Марико-о…» Губы спеклись от голода, но есть не хотелось. Вытянуться бы на податливом мху да закрыть навеки глаза, усмирить смертушкой в себе думы, страданья — успокоиться навсегда.
Стояла летняя жарынь, в реке плескалась, кормилась чистоводная северная рыба, в сухой голубизне неба плавали два орлана-белохвоста и ещё больше травили душу Егору своей обоюдной верностью на весь отпущенный жизнью срок.
Пересилив одурманивающее безволие, Егор ступил на плот и вяло отпихнулся шестом от берега. После Гонамских порогов, которые довелось пройти в экспедиции Призанта, Фомин перекат не принёс былого наслаждения риском, не случилось желанного очищения души, не окрылила радость победы над смертью, а навалилась ещё большая усталость.
Безветрие… Дымная мгла зноя раскаляет всё больше голову сиротливому человеку посреди гремящей жизнью реки. Отражение нависших скал в лесах — пугает фантастической, бездонной глубиной…
И там, далеко-далеко под плотом, клубятся облака, уносятся к ним вершинами леса… Вот только крики орланов падают с неба, отхлестываются от воды… не откликаются им две чёрные точки в преисподней глуби…
— Марико-о… Марико…
На Джугджуре руководил геологоразведками старый знакомец Быкова — Вольдемар Бертин. Он принял Егора без лишних вопросов, радушно.
Назначил сопровождать к исходу лета партию учёного-геолога Билибина в поисках золотых узлов, который выдвинул гипотезу о линейном распределении золотоносных месторождений, он даже отметил на своей карте теоретические места залегания россыпей.
Совместно с геологами, сопровождающими его, Билибин именно в обозначенных районах обнаружил богатейшие кладовые золота. Всё это свидетельствовало о невероятно прозорливости учёного, перед фамилией которого ещё никто не ставил слов «выдающийся геолог».
Но он уже открыл ряд золоторудных провинций, в том числе, на Колыме. Применив новейшие методы геофизической разведки, он же находит рудные жилы и вблизи Алдана, которых, по существовавшим геологическим канонам, просто быть не должно.
Егор знал Билибина ещё по Незаметному, где тот работал в конце двадцатых годов главным геологом треста. Как-то вечером на биваке он попросил рассказать об открытии колымского золота, но Юрий Александрович начал издалека:
— Меня всё время потрясает удивительнейшая интуиция Вольдемара Бертина… Ведь, кроме Алдана и Джугджура, этот самородный рудознатец был инициатором наших открытий на Колыме. И не менее удивительна его личная судьба.
Родился Бертин в семье бедных латышей в хуторе Иллустах Курлянской губернии. Вскоре его семья перебралась в Сибирь. Работать начал в пятнадцать лет, в двенадцатом году он уже опытный старатель на Бодайбо и попадает под пули Ленского расстрела. Чудом остался жив.
Потом работал вольным разведчиком на приисках Фогельмана в Охотске, где приобрёл ещё больший
