в энергетическом плане. Хотя такое хозяйство сталкивалось с различными бедствиями, не оно являлось их причиной: неблагоприятные погодные условия, падеж скота, войны и иные катастрофы не были делом рук фермера.
Несомненно, современные аграрные и общественные науки также могут тысячью способов усовершенствовать сельское хозяйство: повысить его производительность, сократить долю тяжкого ручного труда, ликвидировать худшие проявления социального неравенства на селе. Но это возможно лишь в том случае, если модернизация определяется определенной скромностью и уважением к загадочному устройству природы, а также связанной с ним уместности, неотъемлемой от естественного мира личного опыта и ответственности. Модернизация попросту не должна представлять собой проникнутого высокомерием и манией величия вторжения безлично объективной науки, представленной свежеиспеченным агрономом или бюрократом, служащим «научному мировоззрению».
Однако именно это — недопустимое — произошло в нашей стране, получив название «коллективизация». Словно ураган, тридцать лет назад она пронеслась над чехословацкой деревней, перевернув все вверх дном. Одним из результатов коллективизации были десятки тысяч жизней, искалеченных тюрьмой, брошенных на алтарь «научной» утопии, сулящей светлое будущее. С другой стороны уровень социальных конфликтов и доля изнурительного труда на селе действительно снизились, а производительность сельского хозяйства в количественном выражении возросла. Однако я упоминаю об этом по другой причине: через тридцать лет после того, как этот ураган стер традиционные семейные фермы с лица земли, ученые с удивлением обнаруживают то, что прежде знал даже полуграмотный крестьянин, — люди платят высокую цену за любые попытки радикально, раз и навсегда устранить смиренно почитаемые границы естественного мира с его сугубо личностными традициями. Они неизбежно расплачиваются за попытки овладеть природой, не оставив даже малой ее части в человеческих руках, за насмешки над ее загадками, они расплачиваются за попытки «отменить» Бога и играть его роль. Именно так и случилось у нас. Когда живые изгороди были запаханы, а леса вырублены, исчезли вольные птицы — естественные, «бесплатные» защитники посевов от вредных насекомых. Укрупнение полей привело к постепенной утрате миллионов кубометров накапливавшегося веками пахотного слоя; применение химических удобрений и пестицидов привело к катастрофическому отравлению выращиваемых овощей, почвы и воды.
Тяжелая сельскохозяйственная техника постоянно утрамбовывает почву, перекрывая доступ воздуха и тем самым лишая ее плодородности, коровы на гигантских молочных фермах страдают неврозом и перестают давать молоко, сельское хозяйство поглощает все больше усилий промышленности — оно постоянно требует техники, искусственных удобрений, в условиях местной специализации повышаются транспортные расходы и так далее. Одним словом, прогнозы на будущее просто ужасают, и никто не знает, какие сюрпризы преподнесут нам грядущие годы и десятилетия.
Возникает парадокс: в эпоху науки и техники люди убеждены в своей способности улучшить собственную жизнь за счет осознания и использования сложного устройства природы и ее законов. Но в конечном итоге побеждают не они, а именно эти законы. Люди думали, что могут объяснить и покорить природу, — однако в результате они ее губят и утрачивают с ней наследственную связь. Но что ждет человека, оторванного от природы? В конце концов, именно последние научные открытия доказывают, что человеческое тело — лишь весьма оживленный «перекресток» миллиардов органических микрочастиц, их сложных контактов и взаимодействий друг с другом, которые в совокупности образуют мегаорганизм, окутывающий нашу планету, — мы называем его «биосферой».
Винить в этом следует не науку как таковую, а спесь человека, живущего в научную эпоху. Человек попросту не Бог, и попытки стать Богом влекут за собой жестокие последствия. Человек устранил абсолютный горизонт своих отношений, отверг личный «дообъективный» опыт жизни в живом мире и «запер в ванной» личное сознание и совесть как нечто сугубо частное, не касающееся никого другого. Человек отверг свою ответственность как «субъективную иллюзию» — и заменил ее, как теперь становится ясно, самой опасной иллюзией из всех: фикцией объективности, лишенной всего конкретно человеческого, фикцией рационального понимания вселенной и абстрактной схемой «исторической необходимости». На вершину всего этого человек водрузил концепцию поддающегося научному расчету и технически достижимого «всеобщего благосостояния», которую необходимо лишь проработать в научно- исследовательских институтах и передать промышленным и бюрократическим «фабрикам» для реализации. То, что миллионы людей будут принесены в жертву этой иллюзии в научно организованных концлагерях, современного человека не волнует — если только сам он не окажется за колючей проволокой и тем самым будет в одночасье возвращен в свой естественный мир. Ведь понятие сопереживания относится к этой «отмененной» области личных предрассудков, уступившей место науке, объективности, исторической необходимости, технологиям и бюрократическому аппарату — а последние, будучи безличными, о чем-либо беспокоиться не в состоянии. Они абстракты и анонимны, всегда утилитарны, а потому априори невинны.
Что же касается будущего, то кто будет волноваться или беспокоиться об этом, когда перспектива вечности стала одной из тех вещей, что заперты в ванной, а то и вовсе изгнаны в царство сказок и выдумок? Если нынешний ученый и думает о том, что будет через двести лет, то лишь с позиции незаинтересованного наблюдателя, которому по сути все равно что изучать: метаболизм блохи, радиосигналы пульсаров или объем мировых запасов природного газа. А современный политик? У него нет никаких причин заботиться о будущем, особенно если это может помешать ему с избранием — в том случае, конечно, когда он живет в стране, где проводятся выборы.
II
Чешский философ Вацлав Белоградский убедительно показывает, что у рационалистического духа современной науки, основанного на абстрактной логике и презумпции безличной объективности, есть не только естественнонаучный отец (Галилео), но и отец в политике — Макиавелли, впервые сформулировавший (хотя и с оттенком злой иронии) политическую теорию в качестве рациональной технологии власти. Можно сказать, что при всей сложности их исторической эволюции, происхождение современного государства и современной политической власти следует искать именно здесь, то есть опять же в том моменте, когда человеческий разум начинает «освобождаться» от человечности, от личного опыта, личной совести и личной ответственности, а значит, и от абсолютного горизонта, с котором в рамках естественного мира уникальным образом связана любая ответственность. Современные ученые отодвигают в сторону реального человека как субъект живого опыта общения с миром, и то же самое — с еще большей очевидностью — делает современное государство и современная политика.
Конечно, этот процесс превращения власти в нечто анонимное и безличное, в простую технику правления и манипуляции, имеет тысячу масок, вариантов и проявлений. В одном случае это происходит тайно и незаметно, в другом — совершенно открыто; в одном случае это навязывается нам исподволь, искусными и изобретательными методами, в другом — обрушивается на нас с жестокой прямотой. По сути, однако, речь всякий раз идет об одной и той же всеобщей тенденции. Она представляет собой главную черту современной цивилизации, напрямую вытекающую из ее духовной структуры, пронизывающую ее тысячами переплетенных корней, и даже мысленно неотделимую от ее технологической природы, ее массовости, ее потребительской ориентации.
Некогда правители и лидеры — независимо от того, приходили они к власти благодаря династической традиции, воле народа, выигранной битве или интригам — были личностями во всем своем своеобразии, со своими человеческими лицами, еще в какой-то степени персонально отвечавшими за свои поступки, как хорошие, так и дурные. Но в нынешние времена им на смену пришел управленец, бюрократ, аппаратчик — профессиональный правитель, манипулятор, мастер технологий управления, манипуляции и запутывания смысла, винтик государственного механизма со строго предопределенной ролью. Этот профессиональный правитель — «невинный» инструмент «невинной» анонимной власти, чья легитимность связана с наукой, кибернетикой, идеологией, законом, абстракцией и объективностью, то есть со всем, кроме личной ответственности перед конкретными людьми, перед ближними. Современный
