Сила бессильных

как своего универсального «алиби» и как «алиби» для каждого своего компонента — власть просто немыслима.

4.

Между интенциями посттоталитарной системы и интенциями жизни зияет пропасть: в то время, как жизнь органично тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости самоопределения и самоорганизации, короче говоря, к реализации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, требует монолитности, единообразия, дисциплины; в то время, как жизнь стремится создавать все новые и новые «невероятные» структуры, посттоталитарная система навязывает ей «самые вероятные состояния». Совершенно очевидно, что незыблемой сущностью системы является ориентация на себя самое, на то, чтобы постоянно оставаться как можно более основательно и беспрекословно «самой собой» и, таким образом, постоянно расширять радиус действия. Человеку эта система служит лишь в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы человек служил ей; малейшее «сверх», любое отклонение человека от предопределенного положения система воспринимает как покушение на себя. И она права: каждая такая трансценденция действительно отвергает ее как принцип. Можно утверждать, таким образом, что внутренней целью посттоталитарной системы не является, как это может показаться на первый взгляд, только сохранение власти в руках правящей верхушки; этот инстинкт самосохранения как социальный феномен подчинен чему-то «высшему»: некоему слепому самодвижению системы. Человек — даже если он и занимает какое-то место в государственной иерархии — «как таковой» ничего не значит в этой системе; он лишь призван это «самодвижение» осуществлять и ему служить; потому и его стремление к власти может реализовываться только до тех пор, пока оно не вступает в противоречие с «самодвижением».

Идеология — как вышеупомянутый «алибистический» мост между системой и человеком — закрывает пропасть между устремлениями системы и устремлениями жизни; идеология создает видимость, что притязания системы вытекают из потребностей жизни: это некий мир «иллюзий», выдаваемый за действительность.

Предписания посттоталитарной системы человек ощущает практически на каждом шагу. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему жизнь в системе насквозь проросла лицемерием и ложью; власть бюрократии называется властью народа; именем рабочего класса порабощен сам рабочий класс; повсеместное унижение человека выдается за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется ее доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол — соблюдением законности; подавление культуры — ее развитием; распространение имперского влияния выдается за помощь угнетенным; отсутствие свободы слова — за высшую форму свободы; избирательный фарс — за высшую форму демократии; запрет на свободную мысль — за самое передовое научное мировоззрение; оккупация — за братскую помощь. Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у нее нет всесильного и способного на все полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чем не притворяется.

Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Однако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с теми, кто эти мистификации осуществляет.

Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи. Он не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует ее, воспринимает ее, является ею.

5.

Как мы видели, истинное значение лозунга зеленщика никак не связано с тем, к чему призывает сам лозунг. Тем не менее это истинное значение совершенно ясно и всем понятно. Оно вытекает из общедоступности данного кода: зеленщик декларировал свою лояльность — и ничего иного ему не оставалось, раз уж его заявление было принято — единственным способом, на который реагирует общественная власть: тем, что он принял предписанный ритуал, что принял «иллюзии» за действительность, что согласился на предложенные «правила игры». Приняв их, он, разумеется, и сам вступил в игру, стал игроком, сделал возможным, чтобы эта игра вообще продолжалась, чтобы просто существовала.

Если идеология изначально — это «мост» между системой и «человеком как таковым», то в момент, когда человек вступает на этот мост, она становится одновременно и мостом между системой, и человеком как ее составной Частью. Если изначально идеология помогает своим действием, направленным «вовне», конституировать власть как свое психологическое «алиби», то с того момента, как она принята, она ее конституирует также «внутрь» как свое неотъемлемое слагаемое: она начинает функционировать как главный инструмент ритуальных внутригосударственных коммуникаций.

Вся структура государственной власти, о «физическом» аспекте которой уже шла речь, тоже не могла бы существовать без определенного «метафизического» порядка, который связует отдельные ее элементы, соединяя и подчиняя их единому способу «самовыражения»; диктует их действиям «правила игры», то есть определенные нормы, ограничения и закономерности. Это фундаментальная коммуникационная система, общая для государственной структуры в целом, интегрирующая ее и обеспечивающая ей внутренний контакт, а также передачу информации и инструкций; это своеобразный свод «правил дорожного движения» и «путеводителей», придающих ей должные параметры и форму. Этот «метафизический» порядок является гарантией внутренней прочности тоталитарной государственной структуры; это ее цементирующий раствор, связующий принцип, инструмент ее дисциплины, без которого она должна бы — как тоталитарная структура — погибнуть; она должна бы распасться на множество отдельных элементов, сталкивающихся друг с другом в хаосе неуправляемых и частных интересов и тенденций; вся тоталитарная пирамида власти, выстроенная без цементирующего раствора, должна была бы, как говорится, «рухнуть сама собой» в момент коллапса материи.

Идеология как интерпретация действительности на уровне власти в конце концов всегда подчинена государственным интересам; поэтому она имеет естественную тенденцию к отрыву от действительности, созданию «мира иллюзий» и ритуалов. В том обществе, где существует борьба за власть, а следовательно, и общественный контроль над властью, существует, естественно, и общественный контроль за тем, что власть идеологически закрепляет. В этих обстоятельствах, следовательно, всегда действуют определенные коррективы, препятствующие идеологии полностью оторваться от действительности. В условиях тоталитаризма эти коррективы, разумеется, исчезают, и ничто, таким образом, не препятствует идеологии все более отдаляться от действительности и постепенно превращаться в то, чем она и является в посттоталитарной системе: в мир «иллюзий», всего лишь в ритуал, в формализованный язык с разорванными семантическими связями, превращенный в систему ритуальных атрибутов, замещающих действительность псевдодействительностью.

Идеология в то же время становится, как мы видели, все более важной составной частью и опорой власти — как ее «алибистическое» подтверждениеf и как внутренне связующий принцип. С ростом этого значения и с продолжающимся отрывом от действительности она приобретает исключительную реальную силу, сама становится действительностью, хотя и действительностью особого рода, имеющей на определенных уровнях (и прежде всего «внутри» власти) в итоге больший вес, чем действительность как таковая: идеология все более зиждется на браваде ритуалов, нежели на реальной действительности, которая за ней скрыта; значение явлений вытекает не из них самих, а из их