не забыл о Патоличеве.
А.С.: Отношения у них были очень хорошие, дружеские. Сталин относился к нему с большим уважением. И начались их отношения именно как друзей-единомышленников. С Сергеем Яковлевичем они были почти одногодками. Последние годы с начала тридцатых годов Сергей Яковлевич жил на даче в Зубалово. Сталин туда приезжал, навещал его. Когда они встречались, чувствовалось взаимное уважение и старая настоящая дружба. И даже, может быть, горе-смерть Надежды Сергеевны- их ещё больше сплотило. Чувствовалось уважительное человеческое взаимоотношение и родственные отношения – нормальные, очень светлые. И всякие разговоры, что кто-то кого-то в чем-то подозревал или упрекал… Никогда я этого не видел, не слышал и не чувствовал. Мы до последнего времени, до начала 40-х годов, встречались с Сергеем Яковлевичем. У меня есть его письма, в частности, о том, что происходило с близкими ему и мне людьми, и даже фактически письмо-прощание Сергея Яковлевича, написанное им мне незадолго перед его смертью весной 1945 года. Он, видимо, чувствовал что-то и прощался со мной. А когда в первых числах ноября 1938 года (1 или 3 числа, запамятовал) умер брат Надежды Сергеевны Павел Сергеевич, в это время Сергей Яковлевич был в Сочи. Он приехал. Мы с матерью были на похоронах. И он сказал моей матери при мне, я это слышал: «Лиза, Павлуша кому-то помешал».
А.С.: Когда появились передельщики-перестройщики-демократы об этом стали много говорить. Тогда, после смерти Надежды Сергеевны, такие слухи тоже прошли. Но были короткими и быстро заглохли. Ну, а тогда ходили разговоры, что Сталин женился на дочери Кагановича. Но та была девочкой, в школе училась, потом замуж вышла. Так что ничего и близко не было.
А.С.: Эта форма – полувоенная, такой стиль у него сохранился с довоенной поры. Сапоги – это кавказская привычка: на ногах чувяки или сапоги. Фуражку или шапку-ушанку носил. Дома ходил в холщовых брюках домашних, курточке полотняной, ее иногда снимал и оставался в рубашке хлопчатобумажной, похожей на солдатскую. В гражданском костюме я его никогда не видел. На отдыхе он в полотняном костюме ходил: тужурка застёгивающаяся, иногда он её расстёгивал, внизу – белая рубашка. Трудно было увидеть его в чём-то новом. Один раз, это было ещё при Надежде Сергеевне, Сталин пришёл домой, а там висит новая шинель. Увидев её, он спросил: «А где моя шинель?» Отвечают, мол, той уже нету. Тут он сразу вспылил: «За казённые деньги и счёт можно каждую неделю шинели менять, а я бы в той ещё год ходил, а потом спросили бы, нужна ли мне новая?» Выговор сделал серьёзный. Он очень рачительно относился к средствам, которые шли на обеспечение его и его семьи, внимательно следил, чтобы не было никаких перерасходов и никчемных трат. Это привычка тех людей, которые считали партию и государство своим детищем. Когда мой отец, к примеру, ездил за рубеж, а это было нередко, мама рассказывала, с каким восторгом он говорил, сколько привёз обратно валюты, не потратив.
А.С.: Думаю, знали: кто лишней копейки не потратит, тому больше можно дать, все равно привезет. После гибели отца не успели сдать оставшиеся у него то ли 50, то ли 150 долларов. И когда в Америку на лечение (у него были проблемы с кровью) поехал профессор Тутышкин – это первый нарком здравоохранения советской Украины, коммунист, друг отца, они знакомы были ещё по 1905 году, – мать ему эти доллары отдала. Это были 1920-е годы. И я помню, как обрадовались, что есть эти деньги. Мать не собиралась тратить их на себя.
А.С.: Очень скромно, очень элегантно: как правило, темно-синий шерстяной жакет, темно-синяя юбка немного ниже колен и белая блузка, чёрные туфли-лодочки. Никаких украшений, никакой парфюмерии, косметики. На ней эта скромная одежда прекрасно смотрелась. Она мне казалась самой красивой женщиной, какая только есть, и одетое на ней казалось лучшим из всего, что может быть. Слово «модный» не было у нас в обиходе. Мне казалось – очень хорошо именно так одеваться: ничего лишнего, всё элегантно. Она всегда была очень собрана, подобрана, аккуратна.
Сталин тоже был очень аккуратный человек. И не дай Бог он что-то просыплет – тут же сам и подберёт. Она очень чёткой в делах была. Для детей был определённый, порядок, режим: и в еде, и в поведении, и в работе. Соблюдался чёткий распорядок: во сколько нужно встать, когда что делать. Надежда Сергеевна требовала этого и следила за исполнением. Правда, в их доме соблюдать совершенно неукоснительно всё не всегда удавалось, потому что если Сталин приходил немного раньше обычного домой, то для детей режим тут же нарушался, и начиналось общение с ним: какие-то вопросы, очень интересные разговоры, и не поучения, а рассказы о чём-то, обогащавшие память, кругозор. С его стороны при этом не проявлялось никакого нравоучительства, назойливости, морализаторства, чувства превосходства и снисходительности: дескать, вы – несмышленыши. Он умел разговаривать на равных. Так казалось. Конечно, равными с ним мы, дети, быть не могли. Но мы были уверены, что это общение именно так-на равных- строится.
Не всё детям удаётся. Иногда делают что-то, что делать впредь не следует. Не было в этих случаях никаких наказаний с его стороны, а следовали разъяснения: если делать так, то получится вот так, а если сделать вот так, иначе, то и будет иначе. «А как вы думаете, – спрашивал, – что было бы лучше?» И шла таким образом беседа. Эта беседа давала намного больше, чем какая бы то ни была строгость в воспитании. Строгость не чувствовалась, а чувствовалась необходимость делать так, как он советовал или разъяснял. Отсюда у нас к нему было очень глубокое уважение, была наша внутренняя потребность в правильном поведении, и это было нашим убеждением – без понукания, повышения голоса или наказаний.
Надежда Сергеевна была внешне немножко строже, казалось, требовала больше четкости. Если надо было что-то делать, то Сталин разъяснял, советовал, как лучше, а от нее следовали четкие и короткие указания. И, может быть, менее приятные в восприятии детей. Собственно говоря, воспитывал он на своём примере, тем, что всегда работал: в любой день, в любое время. О нашей учёбе он частенько спрашивал: что мы проходим по тому или иному предмету, истории, например, какие вопросы изучаем по обществоведению. И чисто математические короткие задачи задавал. При этом проверял не только цифровые данные, но логику понимания, какова логика разъяснения.
Со Светланой не было проблем. Она училась очень хорошо. Была прилежной. Василию же отец порой жестко выговаривал. Конечно, какие-то проступки вызывали более серьёзные нарекания. Однажды сидели на даче за обеденным столом, Василий бросил кусочек хлеба в окно. Отец вспылил: «Вася! То ты делаешь?! Ты знаешь, сколько в этом хлебе труда, пота и даже крови? Хлеб уважать нужно. Не всем хлеба хватает. И мы над этим работаем». Вася ответил: «Папа, я больше не буду, я нечаянно». На что Сталин ответил: «За нечаянно тоже бьют. Хлеб – всему голова. Его надо беречь и уважать».
Вот как-то на дне рождения кого-то, уже без Надежды Сергеевны, сидели за столом родственники Аллилуевы, Вася, Светлана и я. Сталин разливал вино по бокалам, налил понемножку вина и нам с Василием, Светлане, её вино разбавил водой из графинчика. Кто-то из женщин говорит: «Разве можно детям? Это же яд» А Сталин говорит: «Ядом змея убивает, а врач ядом лечит. Дело в том, кто, где и зачем. Хлебом тоже можно подавиться, а молоком упиться». И добавил: «Мораль нам, безусловно, нужна. Но моралистов у нас не любят».
А.С.: Говорят, что у него были какие-то любимые. Но их нельзя назвать любимыми как таковыми. Сталин очень хорошо знал лечебные свойства вин. Он лекарствами почти не пользовался. И в зависимости от того, что нужно лечить, пользовался грузинскими винами. А о пристрастиях не знаю. На застольях за вином он разговаривал, и вина были элементом разговора. Не было цели ни напиваться, ни упиваться. Водка была, когда были в гостях её любители. А за семейным столом – нет. Да и креплёных, портвейна у
