не в пример Бикову, был сдержан и ни разу не позволил себе вольностей, хотя его взгляд был красноречив и печален. Селекция без подруги жизни теряла половину духовности.
Донья Исидора готовилась к перелету в Россию через правительственную деревню, где она надеялась подхватить Вадима, хотя еще не знала, во что это выльется, и вела подрывную работу против Переса среди духовного и светского руководства деревни.
Дима Биков, забыв обо всем, писал стихи. Он уже был представлен кошечкам и гамадрилам, в изобилии населявшим дом художницы. Их странное сожительство навело его на новое понимание сути Инь и Янь. Миловидные кошечки и отвратительные гамадрилы, олицетворявшие мужчин и женщин в понимании анималистки, заставили Диму впервые посмотреть на себя как на гамадрила и ужаснуться.
– Неужели вы видите нас такими? – спросил он у Риммы, придя к ней в гости во второй раз.
– Кого нас? – уточнила она.
– Мужчин.
– А разве не так? – спросила она, указывая на рыжего лохматого гамадрила, который, презрев разницу видов, пытался в очередной раз взгромоздиться на серебристого цвета пушистую кошечку с розовым бантом.
– Ну, это же не главное… – протянул Биков.
– И вы будете дружить со мной без этого? – спросила она.
Биков задумался.
– Не-ет, – покачал он головой. – Но это будет красиво…
– Сомневаюсь. Это не может быть красиво, – сказала Римма.
Гамадрил в это время скакал на обезумевшей от ужаса кошечке, пытаясь овладеть ею.
Дима не знал, как донести до художницы убийственную диалектику любви. Поэтому он просто взял ее за локоть и слегка притянул к себе.
– Ну? – обреченно прошептала она. – Дальше ведь под юбку полезете?
– М-мм… – замялся Биков. – Выходите за меня замуж, Римма.
– Я уже выходила, – сказала она. – Это было так ужасно, что пришлось бежать сюда, на край света.
– А что так? – участливо поинтересовался Биков, еще крепче притягивая Римму к себе.
– Вы не представляете! Мой муж попытался меня изнасиловать после свадьбы. Вот как эта грязная обезьяна! – указала она на неутомимого гамадрила.
– В этой позе? – уточнил Биков.
– Ах, я не помню! Это было оскорбительно. Он все время искал что-то… шарил там… ниже талии…
Биков отстранился от Риммы:
– А где, вы полагаете, надо искать?
– Зачем что-то искать! – рассердилась она. – У нас была чистая возвышенная любовь, он читал мне стихи, я писала его портрет. Да, мы целовались иногда… Это ведь принято? Но чтобы так грубо! Руками!
– Римма, вы когда-нибудь видели половой акт? – прямо спросил Биков.
– Да. Конечно. Я много раз видела в кино, как целуются. Один раз целовалась сама. Мои родители педагоги. Они считали, что целоваться непедагогично.
– А е… – хотел воскликнуть Биков, но осекся. Он хотел спросить, педагогично ли трахаться. Одновременно с изумлением глубокой девственностью Риммы он испытывал ни с чем не сравнимое чувство альпиниста, стоящего перед неприступной, никем не покоренной вершиной. Работы здесь было надолго – и работы трудной.
– Ну, а голого мужчину вы когда-нибудь видели? – спросил он ее, как спрашивает доктор, болели ли вы в детстве свинкой.
– Зачем мне? – дернула она красивым плечом. – Я анималистка. Я даже в художественной школе не писала обнаженной мужской натуры. Для меня мужчин драпировали.
– Обнаженный мужчина тоже в каком-то смысле энимэл, – попытался сострить Биков, но Римма не поняла.
Внезапно Биков взял Римму за руку и положил ее ладонь себе на брюки в том месте, где они застегиваются. Римма округлила глаза и через три секунды, почувствовав, как под ее ладонью начинает стремительно расти что-то неведомое, чего раньше там не было, повалилась в обморок.
– Ну, ядрен корень! – вслух восхитился Биков. – Пошли в церковь венчаться, Римма, клянусь Богом! – Он склонился над художницей и, похлопав ее по щекам, привел в чувство.
Расстояние между церковью и той автоматической штукой, меняющей свои размеры, было так велико, что Римма заколебалась.
– А вы не будете потом…
– Гамадрилом? – весело спросил он. – Нет, я буду котом!
Несмотря на ужасы дефлорации, замуж почему-то все же хотелось, и Римма согласилась.
Дмитрий тут же развил бешеную активность. Оповестил старосту и отца Василия, повесил объявление на главной площади деревни, у открытой эстрады, где обычно проходили концерты, а также нашел свидетелей. Ими согласились быть Пенкина и начальник генерального штаба Максим, который после провала задуманной операции ходил по деревне потерянный и придумывал, как бы изъять у Исидоры чек. Убивать не хотел, рука не поднималась, да и драться с женщинами не умел в силу врожденной интеллигентности.
Венчание было назначено на утро следующего дня. Исидора обещала обождать Пенкину, чтобы вместе лететь в Касальянку, а пока занималась тем, что перевербовывала кабардино-балкарцев, предлагая им прямые поставки «фигни» в Россию, минуя Муравчика. Опившиеся «фигней» кавказцы не реагировали на коммерческую выгоду, здесь могла действовать лишь красота доньи. Кстати, донья на практике обнаружила, что «фигня» вызывает лишь политическую и деловую апатию, но никак не чувственную. Она уже вкратце отдалась кабардинцу и вечером назначила свидание балкарцу, чтобы подписать с ним контракт на поставку.
Короче говоря, деревня жила обычной духовной жизнью, не зная о том, что с разных сторон к ней приближаются правители и инспектирующие организации в лице интерполовских агентов.
В этот вечер в деревне выпили много чая, поскольку надвигавшееся венчание было значительным стрессом. Биков не отказался бы и от водки, но воспоминания о рыжем гамадриле отрезвляли. Вечером, сидя в гостинице, он написал поэму под названием «Не фига себе!» и успел прочитать ее Пенкиной, которая, попивая чаек, грустила о своем Иване.
Исидора же провела вечер бурно, в лучших традициях кабаре. Профессионализм не позволил ей просто отбывать номер, и она отдалась балкарцу страстно, красиво и вдохновенно, как и полагается настоящей артистке. Кавказец по имени Керим-бей тут же предложил, кроме сердца, руку и плантацию «фигни», но донья мягко отвергла это предложение, и они уснули, успев подписать контракт о ежемесячных поставках в Россию в количестве ста килограммов.
Донья проснулась рано от того, что кто-то постучал в окно. Она попыталась растормошить Керим-бея, но кавалер ее, отдавший все силы любви, спал непробудно. Тогда донья, накинув простыню, подошла к окошку и подняла пластиковые жалюзи. С той стороны окна на нее глянуло изможденное, в засохшей ряске, небритое лицо Вадима Богоявленского. Он был задрапирован в козьи шкуры, на каждом плече висело по карабину.
– Мадонна миа… – прошептала донья.
Глава 23
Венчание
Да, первыми добрались до народа агенты Интерпола, ведомые непримиримым Молочаевым. Суточный марш по болотам и холмам привел их в деревню раньше министров, которые все еще блуждали по сельве.
Молочаев появился там, откуда его изгнали два месяца назад, чувствуя себя в безопасности под охраной карабинов. Впрочем, в безоружной деревне, где только у представителя Президента имелся старый кольт, ничто ему не угрожало.
Они вошли в деревню ранним утром, когда касальянский пастух гнал на пастбище небольшое стадо
