развития, особенно в тестах на интерес к игре с предметами и его устойчивость. Эти дети настойчиво тянутся к предметам, с большим увлечением манипулируют новыми вещами и особо внимательно их исследуют. Ярроу полагает, что мать своей быстрой реакцией на сигналы ребенка о неудовольствии помогает развитию у него ощущений своей способности воздействовать на окружающий мир.
Но другие авторы считают, что влияние взаимодействия более сложное. Так, Дж. Данн в своем кембриджском исследовании 1976 г. сопоставляла интерес матерей к ребенку и их реактивность в первые 14 мес. жизни с IQ детей вплоть до 4 лет. Показатели интеллектуального развития были несколько выше у детей, матери которых в своих речевых ответах особенно тонко поддерживали словами и действия младенцев («Да, вот так» или «Это собака, правильно»). Особенно тесные связи удалось установить между интересом матери к разговору с малышом, вовлечением его в игру с предметами, быстрой поощрительной реакцией на вокализации ребенка, с одной стороны, и интересом ребенка к разговору с матерью, показом и подачей ей предметов – с другой. Трудности в установлении других связей автор объясняет обратной зависимостью действий матери от поведения ребенка (например, его плаксивости), изменением интереса родителей к ребенку вследствие самых разнообразных обстоятельств (развод, рождение нового ребенка, поступление на работу и пр.). В целом Дж. Данн все же заключает, что «привязанность формируется благодаря обоюдному взаимодействию, а не удовлетворению потребностей ребенка вроде голода; решающее же значение имеют, по–видимому, события, совершающиеся в приятной игре и взаимоотношениях между ребенком и матерью. Мы начинаем понимать, как опасно чересчур упрощать понятие сензитивности матери» (1977. С. 109).
Преобразование привязанностей в филогенезе и на протяжении детства практически не рассматривается. Учитывается лишь обогащение операциональной стороны реализующего привязанности поведения и различные сроки появления аналогичных действий у разных видов (так, резусы цепляются за мать с первого дня жизни, а ребенок только к концу года). Подчеркивается великая важность природной предрасположенности матери вести себя соответствующим образом, по сравнению с которой опыт реального взаимодействия остается вторичным и второстепенным.
В последние годы понимание привязанностей в рамках глубинной психологии и в поведенческой концепции социального научения все более сближается. В нем все четче акцентируется примат инстинктивного, природного начала, а их сущность все более сводится к поведенческим реакциям (Р. Шаффер, 1977; Дж. Данн, 1977; К. Гарви, 1977).
VI. Заключение
Подведем краткий итог сказанному.
Итак, с начала нашего века все более усиливается интерес к психологии младенца, нарастает число занимающихся ею исследователей, множится количество публикаций в этой области. «Успехи исследования младенчества», «Монографии по младенчеству», международный междисциплинарный журнал «Поведение и развитие младенца», посвященный исключительно изучению детей первого года жизни, – вот только новые издания, начавшие выходить в свет в 1981 г. на английском языке. С 1977 г. под редакцией Дж. Брунера, М. Коула и Б. Ллойд выходит серия книг «Развивающийся ребенок», признанная удовлетворить потребности широкой общественности в знаниях о детях, сделать это быстро и авторитетно, как пишут организаторы издания. Среди книг велик процент работ, посвященных младенчеству.
Основной итог проведенных исследований их авторы формулируют как выявление разносторонней «компетентности» младенца, неведомой и не подозреваемой еще 30 лет тому назад. Обнаруживаются удивительные способности в сфере сенсорики детей, их двигательных возможностей, но главное – в области готовности и умения тонко взаимодействовать с ухаживающими за ними людьми. Удивительная одаренность ребенка объявляется биологически обусловленной и фиксированной в структурах и функциях его органов. Очень многие способности человеческого младенца отождествляются при этом с аналогичными способностями животных, по крайней мере высших, вроде обезьян. Прежде всего сказанное относится к тонкому взаимодействию младенца и матери. Отсюда, естественно, следует прямой перенос результатов опытов с животными на истолкование психологии младенца с минимальными оговорками либо вовсе без них.
Пара «мать и дитя» изолируется от социального и природного окружения, замыкается внутри себя. Отношения внутри пары предстают вырванными из более широкого контекста общественных отношений. «Социальное» предстает как «антропологическое» – human (связанное с человеком), противопоставляемое non–human (не связанному с человеком).
Отмеченные выше особенности в равной степени свойственны и неофрейдистскому, и необихевиористскому подходам к психологии младенчества. Они резко контрастируют со взглядами советских психологов, которые, начиная с Л. С. Выготского, считают все высшие психические функции формирующимися прижизненно, при участии ребенка в культурно–историческом процессе. В личности взрослого человека на первый план выдвигается «ансамбль», «целокупность», его общественных отношений (Маркс), а «социальное» в человеке раскрывается через его общественно–историческое содержание (Давыдов, 1979; Ильенков, 1979). Равным образом и ребенок с самого начала его жизни рассматривается как «максимально социальное существо» (Выготский, 1932), а его связь с близкими взрослыми в виде первоначального аморфного «пра–мы» анализируется как исходная форма развивающейся у него истинной социальности.
В отношениях ребенка с окружающими людьми на главное место выдвигается анализ их содержания – того общественно исторического опыта человечества, который младенец постепенно усваивает в контексте общения с близкими взрослыми и благодаря которому он только и реализует свою потенциальную прирожденную способность стать настоящим человеком, истинным сыном своего времени и общества (Гальперин, Запорожец, Карпова, 1978; Леонтьев, 1972; Эльконин, 1960). Самые тонкие способности ребенка к синхронизации с окружающими людьми – всего лишь средства, с помощью которых налаживаются контакты младенцев с окружающими. Но они никак не могут вскрыть суть процесса общения и охарактеризовать его содержание и следствия для психического развития детей.
Конечно, в поведении младенца человека и детенышей животных есть известные подобия, но они ни в коей мере не позволяют отождествлять их. Сходство некоторых механизмов (в том числе и синхронизации действий в паре «мать – дитя») не распространяется на передаваемое с их помощью содержание. Кроме того, у ребенка очень рано (по нашим данным, уже с полутора месяцев) ведущее положение занимают чисто человеческие механизмы общения – речь взрослого и предречевые вокализации младенца, и используется богатый арсенал мимических и жестовых операций, которых у животных неизмеримо меньше (Лисина, 1974).
Если попытаться выделить особенности
1) умозрительный характер утверждений и интерпретаций, «по необходимости бездоказательных», по мнению собственных приверженцев (Данн, 1977. С. 48);
2) мистификацию фигуры матери и ее деятельности по уходу за ребенком;
3) истолкование реального развития младенца путем насильственного укладывания его в прокрустово ложе схемы развертывания либидо.
Прямые наблюдения за детьми первого года жизни не подтверждают такой схемы и с самого начала не служили основой для ее разработки. Что касается младенца, то он предстает как пассивный объект воздействия матери (извне) и игрушка собственных инстинктивных влечений (изнутри). Активность, связанная с формированием «глубинного доверия», стала объектом рассмотрения лишь относительно недавно (Додсон, 1970; Лэм, 1981).
Для
