шла речь в 6-м и 15-м.
В 109-м автор возвращается к теме враждебности 'мира' к человеку, узнавшему 'отца и мать' (в духовном смысле), т. е. идущему путем гносиса.
Завершающие сочинение девять изречений как бы подводят итог сказанному ранее, они касаются большинства тем, в той или иной степени уже затронутых в апокрифе. Так, 110-е опять поднимает вопрос о единстве и разделенности (ср.: 4, 12, 28), 111-е снова заключено в форму притчи о 'царствии' и, подобно предыдущим, посвящено избранным, которые следуют 'знанию'.
В изречении 112 оттеняется особый характер этого знания. Слова 'Тот, кто напился из моих уст, станет как я' указывают на состояние, единое для Иисуса и его учеников.
В 113-м (автор и тут прибегает к притче) повествуется о 'царствии' как о состоянии, достигаемом человеком. Это не тот, кто обладает тайным сокровищем (духовным началом) и не подозревает о нем, а тот, кто обнаруживает сокровище (т. е. осознает себя). Оно побуждает его к дальнейшей деятельности (духовной).
Отрицательное отношение к 'миру' еще раз отразилось в изречении 114, содержащем призыв отказаться от богатства. Оно противопоставлено духовному сокровищу, о котором говорит изречение 113. Между 114-м и 115-м существует связь в 'ключевом слове': 'от мира' (114), 'мир' (115).
И все от 'мира', гласит изречение 115, ничто по сравнению с учениками Иисуса, достигшими состояния 'царствия'. Опять слышна тема жизни и смерти: '…и тот, кто живой от живого, не увидит смерти'. В последний раз настойчиво проводится мысль: 'Тот, кто нашел самого себя, – мир недостоин его'.
За основной оппозицией 'мир – царствие' идет другая – 'душа – плоть' (ср. 116-е с 34-м 'дух – тело' и 91-м: 'душа – тело').
Обратившись к теме 'царствия' прямо, а не в форме притчи (117), автор возвращает читателя к мысли, высказанной вначале (ср. 2), но тогда не до конца понятной. Теперь в конце евангелия она звучит яснее. Иисус говорит: 'Оно не приходит, когда ожидают. Не скажут: Вот, здесь! – или: Вот, там! – Но царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его'. Ответ Иисуса на вопрос учеников недвусмыслен: царствие принадлежит тем, 'кто нашел самих себя', кто стал 'духом живым' (118). В этом изречении говорится о том тождественном жизни духовном состоянии, которое не знает деления 'мира' (ср.: 27 и 42). Достигнуть – значит вступить в 'царствие небесное'. Изречения 117 и 118 связаны 'ключевым словом': 'царствие' (117), 'в царствие' (118).
После 118-го в рукописи стоит название сочинения – Евангелие от Фомы.
Итак, помимо очевидной общности представлений, помимо 'ключевых слов', связывающих изречения, в апокрифе есть еще то, что можно обозначить как стилевое единство памятника. Это не только повторяющиеся художественные приемы, принцип оппозиции, с помощью которого изречения строятся и соединяются друг с другом, но и способ передачи смысла отдельных изречений через определенную их последовательность.
Хотя каждое из 118 изречений заслуживает более обстоятельного анализа, внешних параллелей, которые в литературе продолжают расти, изучение текста в его целостности – необходимая ступень для перехода к его исследованию под другим углом зрения.
При таком изучении рассеивается и первое недоумение по поводу того, почему евангелие было запрещено церковью. Несмотря на то что внешнее сходство с каноном велико и только немногие из массы изречений не имеют параллелей с новозаветными евангелиями, общая установка памятника неканоническая. Если в каноне, по словам А. Гарнака, дают знать о себе три идейные основы: учение о владычестве Бога, о любви к Богу и ближним, о прощении грехов {20}, то здесь их заменяет учение о едином духовном начале, о двух состояниях и о самопознании человека как о пути к спасению.
Тема избранничества сопряжена с идеей возможности преодолеть 'мир' и достигнуть 'царствия', открытой людям, которые несут духовное начало. Однако эту возможность реализуют лишь немногие.
Иисус в Евангелии от Фомы обрисован иначе, чем у синоптиков или Иоанна. Нет подробностей, касающихся его жизни и смерти на кресте, совсем не чувствуется историзирующая тенденция, столь сильная в каноне. Вместо того образно переданы основы учения. Путь спасения мыслится здесь как путь поисков, путь познания особого рода, ориентированного на экстаз, а не на логическое мышление. Настроить человека на это – одна из целей евангелия.
Эстетическая цельность присуща сочинению, хотя евангелист, несомненно, располагал большой традицией, вероятно и устной и письменной. Но одно не противоречит другому. Апокриф – не компиляторская работа, а плод творчества, переосмыслявшего материал и вносившего в произведение единство.
