моя, — съязвил он.
У Джеммы дыхание застыло в груди. Да когда настанет конец всему этому?! Она принялась буквально отдирать его пальцы от своей руки.
— Ты пережал мне вену… А мне завтра нужно закончить портрет…
— Так быстро? — Он ослабил хватку — но лишь затем, чтобы пристроить ее в своих руках поудобнее. Сама не заметив как, она оказалась в его объятиях. — Тогда нам нужно многое успеть, — жарким выдохом Фелипе обжег ее губы.
О Боже, он все еще не сдался! Волна огня прокатилась по телу Джеммы — от макушки до кончиков пальцев. Боль раздирала ее сердце, воспламеняла каждую клеточку ужасом, когда Фелипе скользнул ладонями по ее спине, обхватил бедра и с силой прижал ее к своим. В момент кошмарного, электризующего прикосновения их тел Джемма открыла рот, чтобы завизжать, но из ее груди не вырвалось ни звука — и тут же объятия разжались, и ей показалось, что ее выбросили из самолета с высоты тридцати тысяч футов и она летит, кувыркаясь в воздухе.
Джемма открыла затуманенные глаза, не вполне понимая, жива она еще или уже мертва. Она увидела удаляющуюся фигуру Фелипе и Марию — да благословит ее Господь, — вошедшую с подносом в руках.
Кровь в венах Джеммы возобновила свой бег. Дрожа всем телом, она отвернулась к раковине, а Мария стала расставлять ужин на столе. Потом подошла к ней и, горя от смущения, сказала:
— Я быть виновата, Джемма. Мне нужно стучать. Я не хотеть…
Джемма выдавила улыбку.
— Неважно, Мария. — Вы спасли мне жизнь, добавила она про себя. Но что же Мария теперь будет думать? Она знает эту семью, знает, что Бьянка обещана в жены Фелипе, знает, что между ней и Фелипе что-то происходит… Джемма тяжко вздохнула. Ей хотелось вернуться домой, уехать подальше от всего этого кошмара.
— Он быть почти готов, — прокомментировала Мария, взглянув на портрет Агустина, и Джемма не могла не оценить ее тактичность. Может, именно это качество помогло ей просуществовать столько лет в этой ненормальной семье. — Это быть забавно.
Джемма нахмурилась.
— Что вы хотите сказать — забавно?
— Он быть, как вы.
Джемма побледнела и опустилась на кушетку, чтобы не упасть прямо на пол. Ей и на мгновение не приходило в голову… Она уставилась на холст. Нет, невозможно… но это правда. Она вдруг увидела его, это сходство. Довольно отдаленное — что-то в разрезе глаз, в очертании скул…
— Думаю, художник всегда вкладывает частичку себя в свои работы, — с трудом проговорила Джемма. Ее губы, казалось, сами по себе складывались в слова. Она взяла с подноса салфетку и уставилась в тарелку невидящими глазами. Мария заметила — может, и еще кто-то? Нет, невозможно. Она сама не замечала, пока ей не указали На это сходство… — Мария?
— Si. — Женщина отвернулась от портрета. В глазах у нее светилась такая тревога, что Джемма проглотила вопрос, который вертелся у нее на языке. Вместо этого она произнесла:
— Не переживайте насчет Майка и Кристины. Они очень любят друг друга, и у них все будет хорошо.
Мария, кивнув, улыбнулась.
— Si, я знать, но… но вы и Фелипе… — Она покачала головой, как будто понимая всю бесполезность слов. — Я видеть, Джемма, но я нет понимать. Я видеть любовь…
— Не нужно, Мария, — взмолилась Джемма.
Как она могла увидеть любовь? С момента ее приезда сюда, в этот дом ужасов, их стычки не прекращались.
Джемма вернулась к тому вопросу, который давно собиралась задать.
— Мария, вы знаете эту семью очень давно. Мать Фелипе — кто она? — После всего, что на нее вылил Фелипе, ее продолжало мучить любопытство. А может, она просто пытается отвлечься от предательских мыслей о Фелипе, которые молниями вспыхивают в ее сознании?
Мария пожала плечами и поставила кипятить воду для кофе.
— Я не знать, никто не знать. Мы только знать, что она быть плохая женщина.
— Она бросила сына на отца? — Джемма полагала, что в этой гордой стране подобный поступок и назывался плохим.
— Нет, его отец, он тоже быть плохой… Агустин — плохой? Ну уж нет — он же дал сыну все, что было в его силах.
— Родители Фелипе продавать наркотики на улицах Богота. Фелипе, ребенок, он принимать наркотики. Он сильно больной, худой, бедный, он умирать, если сеньор де Навас…
У Джеммы до боли расширились глаза. Где-то в глубине росла надежда.
— Мария, — жалобным, хриплым голосом прошептала она, — вы хотите сказать, что Фелипе Агустину не сын?
Мария отрицательно покачала головой, и соломинка, за которую так отчаянно схватилась Джемма, выскользнула из ее рук.
— Они отец и сын, это быть правда. Сеньор де Навас, он делать… делать… adopcion.
— Усыновил? Он усыновил Фелипе?! — воскликнула Джемма, снова поймав соломинку и прижимая ее к груди как драгоценный подарок. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, сердце пело от счастья и… — Но я не понимаю… — Господи, да где же были ее мозги? Фелипе ведь не де Навас, он — Сантос. — Но, Мария, он же Сантос.
— Si, мы иметь много имена. Сантос быть семья Фелипе, но он быть и де Навас тоже. Папа и мама Фелипе, они умирать скоро после, как сеньор де Навас забирать Фелипе с улицы. Он делать его свой сын, senora нет иметь детей, она болеть, поэтому Фелипе стать сын, который сеньор де Навас хотеть…
Джемма ощутила в теле легкость и слабость, как после долгой болезни. Фелипе ей не брат, вообще не родственник! Они не совершили никакого греха. Ей не за что испытывать стыд, вину, отвращение! Она была счастлива — и не была. Мысли ее кружились в лихорадочном водовороте. И вдруг, так же быстро, как возникла, эйфория испарилась, как воздух из проколотого шарика. Эта чудная, дивная, дорогая ее сердцу новость опоздала. Их с Фелипе любовь ушла. Ее отравили горечь, страх, мучительные пытки — и горький привкус того, что между ними осталось, уже никогда не станет сладким. Спасать нечего.
Глава 9
Губы Фелипе были нежными и любящими, а язык теплым и чувственным.
— Только так и должно быть, — шептала Джемма, купаясь в его ласках, томно прижимаясь к нему, отзываясь на призыв его рук, обнимающих ее бедра. — Больше никаких сражений, Фелипе, — всхлипнула она жалобно.
— Больше никаких наказаний, querida. Я люблю тебя, ты моя жизнь.
Ее сладкое, теплое лоно приняло его, и он задвигался медленно, осторожно, покрывая ее лицо и шею страстными поцелуями. Она прильнула к нему всем телом, всем сердцем. Он принадлежит только ей, всегда будет принадлежать только ей, и она никому его не отдаст! Он проникал в нее все глубже — и вот она уже охвачена болью. Жгучей, яростной, злобной болью.
— Ты мне делаешь больно!
Он рассмеялся, толчки усилились.
— Нет… нет, ты не должен! Фелипе… ты не можешь…
Она чувствовала, как его мощь нарастает внутри ее, и закричала от ужаса:
— Нет… нет… ты же мой брат…
Она проснулась от собственных криков. Простыня прилипла к ее мокрому от пота телу. Она задыхалась от ужаса и отчаяния. Как жарко, как душно, да еще этот шум… О Боже, это был кошмар… такой реальный…
Она закрыла лицо ладонями, ожидая, когда стихнут рыдания. Он ей не брат; она ошиблась. Бояться нечего… нет, причин для страхов у нее хватает. Корни ночных кошмаров всегда уходят в реальную жизнь. Она не занималась любовью с единокровным братом, но вина и стыд остались с ней, потому что она не могла с уверенностью сказать, что устояла бы, даже если бы их родство оказалось правдой. Вот она,
