Приближаясь к родному дому, молодой человек значительно замедляет шаг. Он входит во двор, и глаза у него вдруг делаются усталые, щеки западают, да еще как будто и с правой ногой творится что-то неладное. Здесь, в Заболотье, сейчас никто и не узнал бы в нем того веселого парня, который только что так бодро шагал с вокзала, торопясь домой.
Из-за хлева выбегает черная дворняжка и, завидев пришельца, заливается лаем.
– Не надо, не надо лаять, собачка, – надломленным голосом произносит тот. – Разве не видишь, какой усталый я и больной. Не лай ты на меня, ведь я странник, приехал издалека.
Но слова эти не могут заглушить чувство долго, владеющее верным псом, и гость вынужден сделать несколько резких движений хлыстом, чтобы удержать негостеприимного стража на почтительном от себя расстоянии.
– Знала бы ты, кто я такой, – продолжает молодой человек, – ты бы не поднимала шума, а подбежала бы ко мне, положила бы лапы мне на плечи и дружески посмотрела бы в лицо, как это делал покойный… покойный лягаш, когда я, бывало, возвращался из школы домой. Но он давно издох, а ты мне чужая и сама не ведаешь, что творишь. Но как бы то ни было, у меня имеется про запас этот хлыст и…
В это время открывается дверь дома и на пороге показывается хозяин Заболотья.
– Ты, Йоозеп! – вскрикивает он. – Так скоро! Вчера только пришло письмо, мы еще тебя и не ждали!
– Да! – упавшим голосом отвечает Йоозеп и склоняет голову на грудь. – Здравствуй, отец!
– Здравствуй! Здравствуй! Ну как… как… Неужто со здоровьем так плохо, что пришлось домой возвращаться?
– Да, – говорит сын, – здоровье неважное. Ох, эта правая нога раньше времени сведет меня в могилу!
– Болит?
– Болит ужасно, и судорогой ее сводит. В хорошую погоду еще ничего, терпимо. Но как дождь, так кажется, все боли со всего света сюда вот собрались и наперегонки тебя терзают. Иной раз и сюда повыше отдает, в бедро, – точно собаки грызут.
Йоозеп ощупывает свою правую ногу и бедро и делает такой вид, будто и впрямь испытывает при этом адские муки.
– Плохи дела, – покачивает отец головой.
– Очень плохи, – отзывается сын.
– Я-то знаю, что это за боль, – продолжает отец. – У меня у самого в сырую погоду так ноги крутит, хоть бери костыли. Да мне особенно и жаловаться нечего, я уж стар, пора и ногам болеть. Немало они походили, немало земли поизмерили, и своей и чужой. А ты? Ты – молод, у тебя ноги должны бы еще выдерживать. И вот что я в толк не возьму, как эта хворь так разом тебя скрутила?
– Так и скрутила. Сам не заметил, когда.
Затем оба собеседника входят в дом. Йоозеп волочит, как колоду, правую ногу и тихонько стонет.
– Боже ты мой! – восклицает мать, взглянув на сына. – Сущий калека! Смотри, как хромает. А ты, старик, еще спрашиваешь да удивляешься, как это он вдруг захворал. Что поделаешь, болезнь без спросу приходит.
– Да! – вздыхает Йоозеп и устало опускается на скамью. Но через несколько минут он вдруг снова оживляется. – Вот как возьмемся ее лечить, ногу эту, небось поправится. Хотелось бы мне запарить сенной трухи, ванну сделать, а потом крапивкой похлестать.
– Бог его знает, – говорит отец, – поможет ли: я пробовал и то и другое. А не видать, чтобы лучше стало.
– Поможет, – уверяет его больной. – Кроме того, я знаю еще одно лекарство… один старый лесник в России научил меня. Испробуем и это.
Наконец, после того, как собеседники высказали все свои сожаления и сомнения и успели подкрепиться едой, мужчины закуривают – Йоозеп привез большую коробку дорогих русских папирос, – и речь заходит о земледелии и скотоводстве.
– Какая у вас теперь система полеводства в ходу? – любопытствует Йоозеп, кладя больную ногу на колено здоровой левой ноги и выпуская через нос струю табачного дыма.
– Как ты сказал? Какая…
– Ну да, – поясняет Йоозеп, – на сколько полей делят у вас пашню?
– А вот оно что! – Отец на этот раз понял. – Да так же, как раньше. Что у нас тут может быть нового!
– Ну что ты! – снисходительно улыбается сын. – Эта система устарела, никуда она не годится. В России, например, в крупных поместьях…
И сын начинает пространнейшим образом разъяснять приемы полеводства, применяемые в крупных поместьях России.
– А как со скотоводством? – спрашивает он затем. – Сколько у нас сейчас коров?
– Семь.
– Мало! Какой породы?
– Бог их знает, какой они породы… Вон они там на выгоне…
– Э, нет! Так дело не пойдет. И в скотоводстве должна быть твердая система. Вообще, как я погляжу, да и раньше замечал, главная беда полеводства и скотоводства в наших краях – это то, что системы нету. Здесь у нас страшно неохотно вводят новшества и систему.
