Квадратные овечьи зубы мирно щипали траву. Деревья были украшены бумажными розетками… Даже пугала в огородах щеголяли гирляндами. У распахнутых настежь городских ворот отважные молодые люди в мундирах и при многочисленных наградах вежливо отдавали честь входящим и выходящим. Все женщины были красавицы, все мужчины им под стать. На лицах — непоколебимое спокойствие и оптимизм. Занимаясь делами или прогуливаясь, они распевали нежные и веселые песни. Через ворота прошла женщина с ношей, вдогонку бросился мужчина — предложить помощь. Споткнулся и упал малыш, к нему поспешили десятки взрослых. В хлебную лавку вошел голодный и получил горячий каравай. За это у него не потребовали ни гроша. Девушка охотно отдала серебряное кольцо за маргаритку.
Здания хранили следы разрушений — видимо, гармонии предшествовала война. Но каменщики деловито укладывали кирпичи, а те отверстия, до которых у них не дошли руки, были прикрыты растениями в горшках, клетками с птицами и вручную сшитыми знаменами. Так что увечья не бросались в глаза.
На оживленной улице виднелась мастерская скульптора, рядом с ней были выставлены изваяния живых и усопших знаменитостей. Очень немногие статуи слепили с покойников, и везде облик человека был передан без малейшей фальши. Вверх и вниз по течению сверкающей реки мирно скользили парусные суда. На мостах стояли золотые львы, а изображения деспотов исчезли без следа. Золото отражалось в зеркальной водной глади. На каждой статуе читалась надпись: “Давайте все мы будем львами». Где-то печально и нежно звонил колокол.
Маристар отстала от ангела, зависла в воздухе и увидела вьющуюся по берегу реки большую процессию: девушки в белом, торжественно-суровые музыканты, курящиеся благовония, зеленые венки. Все громче звучала траурная музыка, а по обе стороны процессии на тротуарах смотрели и плакали мужчины и женщины. Похороны? Кто же умер?
— Тот, кто нас любил, кто о нас заботился… Голубка Маристар снизилась и увидела в середине процессии носилки, а на них — кресло, а в нем сидел в позе спящего мужчина с печатью благородства, грусти и смерти на лице. Разделяя скорбь многотысячной толпы, Маристар последовала за носилками.
И вдруг в этой толпе она увидела знакомого горбуна. На задранном плече сверкали, точно алмазы, слезы шествующего рядом. А чуть поодаль шагал одноглазый, на его повязке было написано: “С радостью отдал за мою страну”. На крышах белели стаи голубей, сыпались окропленные вином белые гиацинты. Дети прижимали к губам белые носовые платки, целовали вышитый на них образ незабвенного покойника. Даже воры и душегубы смотрели из переулков на кортеж и обливались слезами.
— Он нас простил. Он знал, это бедность толкнула нас на преступления. Он был нашим братом, нашим господином.
— Чаквох! — кричали они, и слезы, точно реки, лились из их глаз.
— Это он? — спросила Маристар. — Я не ослышалась?
— Да, — ответил ангел. — Он — тоже. Вспомни, он писал кровью своего сердца и не ведал сомнений.
Процессия скрылась из виду, и Маристар обнаружила, что парит над эшафотом. С него сняли ее труп и унесли хоронить.
— Богиня, — вспомнила Маристар. — Та, которой все поклоняются. Кто она?
— Снова ты ослышалась, — сказал ангел. — Не богиней Разума зовут ее, а Разящей богиней. Во всяком случае, такое толкование ближе всего к истине.
Маристар опустила глаза, огляделась. И поняла, что она уже не красива, не чиста, не нормальна — уродливый, сморщенный труп дикого зверя.
— Если это так, то в чем же истина? — спросила она.
— Истину каждый видит по-своему. Город стремится к одной правде, и она ему кажется тем, что я тебе сейчас показал. В глазах же тех, кто боится и ненавидит завоевателей, это мерзкие, чудовищные злодеяния. Ты сама через это прошла. И поступала исходя из того, что видела.
Маристар обернулась и заметила летящего к ним человека. Это был Чаквох. Не благородный красавец и не чешуйчатая красноглазая крыса-крокодил. Всего лишь человек, утомленный трудами и борьбой с врагами. Он глянул на Маристар и пролетел мимо. Он держал путь в дальнюю страну, и она была не просто небом.
— Сдается мне, я должна лететь следом, служить ему, — сказала Маристар. — Я права?
— Ты отняла у него жизнь.
— Да, но ведь он посвятил ее не самым благим делам.
— Это его ошибка. А твоя — в том, что ты посягнула на чужое. Теперь ты перед ним в долгу.
— Значит, я буду его рабыней, а он — моим господином?
— Ты будешь видеть его глазами горожан. Забудь слова “раб”, “господин”, “колдун», забудь носимые людьми маски. Ступай и попробуй увидеть истину, хотя эта задача никогда не бывает легкой.
И тогда Маристар перестала глядеть вдаль. Она посмотрела на Чаквоха и полетела вслед. По пути она думала о том, что он писал кровью своего сердца, и о том, что говорил.
— Они умрут в муках.
— Нет.
— Они или мы умрем в муках. Сколько же раз ее обманывали зрение и слух? Маристар оглянулась и увидела — или ей почудилось? — что вдали бушует война, восстал Север, всколыхнулась вся страна от края и до края, и Город Тысячи Куполов зашатался, захлебываясь огнем, чадом, кровью и насилием. Слезы, отчаянная храбрость, гордые песни… И так будет, пока плач дождя не отмоет тысячи куполов. Но как же далеко все это теперь…
