— Может быть, мне стоит попытаться загипнотизировать его помрачившийся разум и отобрать у него это устройство?
— Давай.
— Только я боюсь, что устройство защитит его разум так же успешно, как и тело,
— М-р Уитлоу, — резко сказал главный, — вернемся к доводам. С каждым произнесенным словом ваше предложение становится все более безрассудным, а ваши мотивы все более неясными. Если вы хотите, чтобы мы проявили серьезный интерес, вы должны дать нам ответ на один вопрос: почему вы хотите, чтобы мы напали на Землю?
Уитлоу скривился.
— Именно на этот вопрос я не хотел бы отвечать,
— Хорошо, сформулируем по-другому, — настойчиво продолжал главный. — Какую личную выгоду вы собираетесь извлечь из нашего нападения?
Уитлоу вытянулся, как струна, и поправил галстук.
— Никакой! Абсолютно никакой! Для себя я ничего не добиваюсь.
— Вы хотите править Землей? — настаивал главный.
— Нет! Нет! Я ненавижу любую тиранию.
— Значит, месть? Земля обидела вас, и вы пытаетесь отомстить?
— Нет! Я никогда не опущусь до такого варварского поведения. Я никого не обвиняю и ни к кому не питаю ненависти. Желания причинить кому-нибудь вред нет в моих мыслях.
— Ну-ну, м-р Уитлоу! Вы же только что просили нас напасть на Землю. Как же это согласуется с вашими чувствами?
Уитлоу разочарованно закусил губу.
Главный быстро спросил старшего:
— Как успехи?
— Совершенно никаких. За его разум чрезвычайно трудно ухватиться. И, как я предвидел, он защищен.
Глаза Уитлоу остановились на очерченном звездами горизонте.
— Я и так сказал вам очень многое, — произнес он. — Исключительно из-за того, что я сильно люблю Землю и человечество, прошу вас напасть на нее.
— Вы выбрали странный способ выражения своей любви, — заметил главный.
— Да, — продолжал Уитлоу, и голос его слегка потеплел, но глаза сохраняли отсутствующее выражение. — Я хочу, чтобы ваше нападение предотвратило войну.
— Это становится все более и более загадочным. Развязать войну, чтобы прекратить ее? Этот парадокс требует объяснений. Берегитесь, м-р Уитлоу, как бы я не впал в заблуждение и не начал считать чуждых существ злобными и слабоумными чудовищами.
Взгляд Уитлоу опустился и остановился на главном. Затем он шумно вздохнул.
— Полагаю, мне придется объясниться, — пробормотал он. — Вероятно, в конце концов, вы сами все выясните. Хотя проще было бы другим образом…
Он отбросил непослушные волосы и слегка утомленно помассировал лоб. Заговорив снова, он стал гораздо меньше походить на оратора.
— Я пацифист. Жизнь моя посвящена благородной задаче предотвращения войн. Я люблю людей. Но они впали в заблуждение и грех, пали жертвой своих низменных страстей. Вместо того чтобы доверчиво шагать рука об руку к исполнению всех своих великолепных мечтаний, они постоянно конфликтуют, устраивают гнусные войны.
— Возможно, на то есть причины, — мягко предположил главный. — Какие-то неравенства, которые нуждаются в урегулировании или…
— Не надо, — осуждающе проронил пацифист. — Войны становятся все более жестокими и ужасными. И я, и другие обращались к здравому смыслу большинства, но тщетно. Они упорствуют в своих заблуждениях. Я ломал себе голову в поисках решения. Рассматривал все мыслимые средства. С тех пор как мне в руки попало это… э — э… это устройство, я искал в космосе и даже в других временных потоках секрет предотвращения войн. Безуспешно. Те разумные расы, которые я обнаружил, либо сами занимались войнами, либо никогда не знали войн. Это, конечно, очень милые существа, но они не могли мне дать никакой полезной информации. Есть еще один вариант — когда войны перерастали в такие мучительные и ужасные битвы, что не оставалось никого и ничего, за что стоило бы бороться. «Как у нас», — подумал главный, но ничего не сказал.
Пацифист протянул руку, обратив ладони к звездам.
— И поэтому я снова должен был обходиться собственными силами. Я всесторонне изучил человечество. Постепенно убедился, что наиболее худшая его черта — и одна из тех, что наиболее ответственна за войны, — это чрезвычайно раздутое, самомнение. На моей планете человек — венец творения. Все другие животные мало чем отличаются друг от друга — ни один вид не превалирует. На хищников есть свои хищники. Каждое травоядное конкурирует с другими из-за трав или листьев. Даже рыбы в морях и миллиарды паразитов, роящихся в крови, делятся на породы примерно равных возможностей и способностей. И все это способствует скромности и чувству реальности. Никакие виды животных не склонны сражаться между собой, так как это расчищает дорогу третьим видам. И лишь у человека нет серьезных конкурентов. И в результате человек приобрел манию величия, а заодно и манию преследования и зависти. В отсутствие ограничений, которые поставила бы конкуренция, он заполнил свой дом, свою планету, нескончаемыми войнами.
Некоторое время я обосновывал свою идею. Я с тоской размышлял о том, что развитие человечества могло идти совершенно иным путем, если бы ему пришлось делить свою планету с каким-нибудь другим видом, равным ему по разуму. Скажем, с каким-либо морским народом, способным создавать машины… Я вспомнил, как во время таких величайших природных катастроф, как пожары, наводнения, землетрясения и чума, люди на время прекращают раздоры и работают рука об; руку — бедные и богатые, враги и друзья. К несчастью, такое сотрудничество длится только до тех пор, пока люди еще раз не докажут свое превосходство над окружающей средой, пока не возникнет постоянно отрезвляющая угроза. И тогда… На меня снизошло откровение.
Взгляд м-ра Уитлоу скользнул по черным раковинам — беспорядочной куче атласных серповидных световых пятен, собравшихся вокруг обнимающей его светящейся сферы. Точно так же и разум его скользнул по их скрытым бронированным мыслям.
— Я припомнил случай из детства. Радиовещание — мы используем вибрации высокой частоты, чтобы передавать звук, — транслировало шуточный и вымышленный, но правдоподобный репортаж о вторжении на Землю жителей Марса, существ той злобной и разрушительной природы, которой, как вы говорили, мы склонны истреблять чужую жизнь. И многие поверили этому репортажу. Ненадолго вспыхнула паника. И мне представилось, как при первых же признаках настоящего вторжения воюющие народы забудут свои разногласия и встанут бок о бок, чтобы встретить захватчиков. Они осознают, что-то, из-за чего они сражались, в действительности пустяки, фантомы, порождения дурного настроения и страха. К ним вернется чувство реальности. Они поймут, что наиважнейшим фактом является то, что они люди, что они столкнулись со всеобщим врагом, и они величественно примут вызов. Ах, друзья! Когда перед моими глазами возникла эта картина, как воющее человечество при первом ударе объединяется навечно, я задрожал… Я…
Даже на Марсе эмоции захлестнули его.
— Очень интересно, — вкрадчиво промыслил старший жесткокрыл, — но не будет ли предлагаемый вами метод противоречить той высочайшей морали, которую я ощущаю в ваших признаниях?
Пацифист склонил голову.
— Друг мой, вы совершенно правы — в большом и окончательном смысле. Но позвольте мне заверить вас, — живость вернулась к нему, — что в тот день, когда возникнет вопрос о межпланетных отношениях, я буду в авангарде защитников межзвездного равенства, буду добиваться полного равенства для жесткокрылов и людей. Но… — Его глаза, лихорадочно блестевшие, снова смотрели из-под волос, упавших на лоб. — Это дело будущего. Животрепещущий вопрос — как остановить войну на Земле? Как я уже говорил, ваше вторжение должно быть чисто символическим и как можно менее кровожадным. Однако даже лишь видимость внешней угрозы — убедительное доказательство того, что человек имеет себе равных или
