Шемеш и Таба не сотрудничали и не координировали вопросы обороны, но всегда находились текущие дела, нуждавшиеся в обсуждении, и первоначальная холодность от-ношений в основном прошла.
Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было пови-даться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Ги-деон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чув-ствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лоша- дью и говорил по-арабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происхо-дившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказыва-ния, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.
С Гидеоном было по-другому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это бы-ло больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями де-рева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и ос-корблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.
Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бу-тылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.
- Мне чуть-чуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.
- Почему евреи не употребляют гашиш?
- Не знаю.
- Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они зна-ют, что тебе нравится?
- Не совсем. По крайней мере, они не хотят этому верить. Они принимают, как факт, что я существо пустынное. Они терпят мое бедуинство, - сказал Гидеон.
Гидеон глубоко затянулся из маленькой трубки, издал 'а-а-а' и лег навзничь на зем-лю.
- Нам есть чем гордиться. Во время погромов в долине сохранялся мир.
- Разве есть выбор? - сказал Ибрагим. - Твоя рука лежит на нашем водяном вентиле.
- А допустим, что не было бы этого соглашения о воде. Ты бы поощрял своих к мя-тежу?
- Летняя жара моих людей измочаливает. Их тревожит осенняя уборка урожая. Они истощены. Они загнаны. Они должны взорваться. Ничто так не направляет недовольство, как ислам. В этой части мира ненависть священна. И она вечна. Если они воспламенятся, то я всего лишь мухтар. Видишь, Гидеон, вот почему вы себя обманываете. Вы не знаете, как с нами иметь дело. Годами и десятилетиями мы можем быть вроде бы в мире с вами, но всегда где-то на задворках нашего сознания тлеет надежда на отмщение. На самом деле ни один спор не решается в нашем мире.
А евреи дают нам повод продолжать войну.
- Разве мы, имея дело с арабами, думаем так же, как сами арабы? - задумчиво сказал Гидеон.
- В том-то и дело. Вы не умеете думать по-арабски. Ты лично - может быть. Но не твой народ. Вот тебе пример. В нашем соглашении о воде есть пункт, о котором мы не просили. Он гласит, что действие соглашения может быть прекращено только в том слу-чае, если доказано, что кто-нибудь из Табы совершил преступление против вас.
- Но допустим, что это сделал кто-то из людей муфтия. Может ли это быть поводом отключить вашу воду? Мы не допускаем, что всю деревню можно наказывать за то, чего вы не совершали.
- Ага! - сказал Ибрагим. - Это как раз и доказывает, что вы слабы, это и приведет вас к гибели. Вы помешаны на том, чтобы распространить на нас ваше милосердие, чего вы никогда не получите в ответ.
- Евреи просили о милосердии миллионы раз в сотнях стран. Как мы можем теперь отказывать в милосердии тем, кто просит нас об этом?
- Потому что это не страна милосердия. Великодушию нет своей доли в нашем мире. Рано или поздно вам придется заняться политическими играми, заключать союзы, тайные соглашения, вооружать одно племя против другого. Вы все больше начнете думать так же, как и мы. Здесь не действуют еврейские идеалы. Вы, евреи, пришли и расстроили тот по-рядок, который мы создали в пустыне. Может быть, базар кажется вам беспорядком, но нам он подходит. Может быть, ислам кажется вам фанатичным, но он дает нам средство переносить жестокость жизни и подготовиться к лучшей жизни после нее.
- Не надо, чтобы земная жизнь при исламе не имела бы никакого смысла, а вы жили бы лишь в ожидании, когда умрете. Может ли так быть, хаджи Ибрагим, чтобы ислам для вас был оправданием ваших неудач, оправданием того, что вы спокойно принимаете ти-ранию, оправданием того, что не пытаетесь потом и смекалкой сделать из этой земли что-нибудь путное.
- Послушай, Гидеон. Что произойдет, когда мой бедный народ научится читать и писать? Они станут желать того, что для них невозможно. Все деньги, что вам нужны, вы получаете от мирового еврейства. А что даст нам Фавзи Кабир без того, чтобы отхватить выгоду для себя? Нет, Гидеон, нет. Евреи разрушают тот образ жизни, к которому мы приспособлены. Разве ты не понимаешь... всякий раз, как здесь появляется посторонний, он приносит с собой то, с чем мы не можем справиться.
- В том-то и дело, Ибрагим. Ислам больше не может прятаться от всего мира. Раз евреи здесь, мы можем дать вам окно в мир, чего вам не избежать.
Ибрагим покачал головой.
- У нас всегда возникали неприятности, когда приходили сюда посторонние и гово-рили, как нам жить. Сначала крестоносцы, потом турки, англичане, французы... и все нам говорили, что в нашей жизни ничего хорошего нет и надо ее переменить.
- В одном ты не прав. Евреи принадлежат этой стране. Мы потомки одного отца. Оба мы - сыновья Авраама. В доме нашего отца должно быть место и для нас. Одна ма-ленькая комната - вот и все, чего мы просим.
- Посмотри на цвет своих глаз, Гидеон. Ты чужой и из чужого места.
- В Палестине всегда были евреи и арабы, и всегда будут. Наши голубые глаза мы получили, пока странствовали по враждебному миру, и некоторым из нас надо вернуться сюда.
- А с нас требуют платить за преступления, которые совершили против вас христиа-не, - сказал Ибрагим.
- Платить? Но это не ваша земля, Ибрагим. Нам она была дана давным-давно. Вы никогда не дрались за нее, не трудились ради нее, даже не называли ее своим именем.
- Вы пытаетесь создать Палестину своего воображения. Вы толкаете нас в мир, ко-торого мы не знаем. Нам нужно то, что мы понимаем, с чем можем соперничать. Вы нас сбиваете с толку, - сказал Ибрагим.
- Почему бы вам не сделать маленькое начало, скажем, отправить кого-нибудь из ваших детей в нашу клинику? Не должны же они умирать из-за желудочных или сердеч-ных болезней или становиться на всю жизнь слепыми из-за трахомы.
Впервые Ибрагим почувствовал раздражение и желание поскорее окончить встречу.
- Такова воля Аллаха, чтобы среди нас не было слабых.
Он подошел к своей лошади, щипавшей траву, и взял поводья. Гидеон встал и вздохнул.
- У нас в киббуце новый сильный генератор...
- Нет, - прервал его Ибрагим, - нам не надо вашего электричества.
- Я всего лишь имел в виду бросить единственный провод к вашему кафе. Тогда можно было бы поставить радио.
- Ох, Гидеон, знаешь ты, как меня соблазнить. Радио... ты хорошо знаешь, что оно сделало бы меня в глазах людей лишь чуточку не таким великим, чем пророк.
Радио, подумал Ибрагим. Гидеон медленно, но упорно строил список благодеяний. Наверняка он их осуществит. Так устроен мир... но радио!
