— И здесь я дал маху, Сан-А, согласен! Но ты же понимаешь, как это бывает! Муж Адели ушел… А когда ты остаешься наедине с женщиной, которую хорошо знал когда-то еще девушкой, то прежняя близость, то да се, влияет…
У меня нет сил перебивать его, пусть болтает, пустомеля!
— И поднимается в нас обоих волнение, Сан-А. Веришь, будто жаром обдало. Я посмотрел на Адель, забыл про ее усы, расползшиеся формы, помню только про родинку на ляжке, как когда-то… И потом, там было так жарко, в ее каморке… Словом, разморило, сам понимаешь…
— Не понимаю, — выдавливаю я, не моргнув глазом.
— Ах вот как, не понимаешь! Тебя мама, значит, научила, что детей находят в капусте?! Мы после карт сели рядом, давай вспоминать… Ну так, самую малость, руки друг на друга для смеха положили, а потом, знаешь… В общем, пробрало… Я не хотел — ее муж хороший парень, Эварист… Но женщины, друг мой, когда их проберет, то тут хоть паяльной лампой жги, они все равно своего добьются! Фатализм какой-то! Кроме того, у консьержек в конуре все под рукой: шторки задернул и уже на кушетке — хопля, кушать подано!
— Ты просто шут гороховый, Берю! Знаешь, что с тобой за это надо сделать?
— Нет.
— Даже не выгнать, а просто высечь!
— Это тебя так лихорадка бьет по башке, что ли? — огрызается соблазнитель.
— Ты же ведешь себя как свинья! Сидеть в засаде таким образом недостойно человека, который каждый месяц получает нехилую зарплату за охрану общества от подонков.
— Знаешь, я когда-то ошибся дверью. Хотел быть пастором, но видишь, как все вышло!
Болезнь удерживает меня от взрыва благородного негодования, и, предчувствуя, что его история далека до завершения, я приказываю поскорее подвести итог.
— Так вот, Адель, если хочешь знать, и сейчас женщина будь-будь. Если бы была академия любви, то ее надо было бы поставить профессором на факультете зоологии…
— Умоляю, без деталей!
— В конце концов, такова жизнь, — философствует Толстяк. — Хуже всего то, что потом мы оба заснули. Поздний час, физические упражнения, да еще мы приняли литр на грудь, играя в карты, понимаешь, у меня глаза слиплись.
Он тяжело вздыхает и с сожалением пожимает плечами.
— Да так задрыхли, что только в шесть утра нас выковырнул из постели ее вернувшийся муж. Ты бы послушал, как он блажил! Как выражался! Хоть святых выноси! Он меня взял как голенького, представляешь? Я храплю себе вовсю и вдруг сквозь сон чувствую, как какой-то тип — я сначала не разобрал кто — чистит мне физию! На всю жизнь запомню ощущения! Я, естественно, просыпаюсь. Адель орет, что, значит, случилось недоразумение… Ошибка, мол, ничего не было… Я пытаюсь собрать манатки. Парень вопит на весь дом, вроде того, что я сволочь легавая! И что ближайшую революцию он затеет сам лично, и не по телефону. У него будто и конкретные мысли есть на этот счет — будьте покойны!
— Мне плевать на его мысли! — говорю я.
— В конце концов, чтоб он заткнулся, пришлось провести ему крюк в челюсть, и он заснул. Ночной сторож после работы в такое время, сам понимаешь, должен отдыхать! Мне ничего другого не оставалось, как надеть подтяжки и привет, Адель… И вот я здесь!
— Несчастье тому, кто затеял скандал! — цитирую я кого-то, может, даже себя.
— Клянусь, Сан-А, если б ты был на моем месте…
— Все, хватит!
До меня начинает доходить услышанное. Температура трансформировала мое восприятие. Теперь надо сообразить, какие будут последствия. Потешное происшествие, нечего сказать! Проблем не избежать, но все равно забавно.
— Куда ездил Аква? Почему он так долго отсутствовал? — бормочу я.
Сообразив, что взбучки не будет, Берю решается вновь взять слово.
— Если хочешь, давай арестуем мужика, а я займусь допросом!
— Да заткнись ты! Все, что мог, ты уже совершил!
— Я тебе признаюсь, — продолжает Толстяк, игнорируя мой приказ молчать, — у меня нервы на пределе. Видишь мой глаз? Красота, да? Ну и житуха, черт бы ее взял! Сподобил же Господь такой профессии… Вдобавок я обещал в следующее воскресенье петь в благотворительном концерте. Представляешь? Как тут выйдешь перед публикой с такой рожей!
— Тебя примут с содроганием…
— Спасибо, — мрачно бурчит он.
— Ладно, проехали! Нужно снова обмозговать ситуацию. Поздно вечером я отослал Пино в Маньи. Была мыслишка поставить мышеловку.
— Мышеловку?
— Именно! Вполне возможно, бандит Анж поедет туда, чтобы откопать труп Келлера и спрятать концы. Поскольку ты напрочь засветился и Аква тебя знает, быстро езжай на подмогу Пинюшу. Возьми с собой жратву, питье… Только никакой выпивки, слышишь! Запритесь в доме, не создавайте шума и ждите. Если кто-нибудь появится — хомут на шею и срочно сюда.
— Будет сделано, — рапортует Берю, довольный заданием.
— И еще совет, Толстяк…
— Да?
— Не приобретай вредных привычек Казановы, это не входит в твои профессиональные обязанности.
— Да ладно, хватит меня лечить — я уже выздоровел! — смеется он, снова хватая шляпу в руки.
Ну что с ним делать? Я люблю этого толстого бабника.
— Как считаешь, мне можно показаться на сцене в темных очках? Жалко ведь — две недели репетировал мои любимые песни — “Каторжники” и “Розовый бутон”… — И он запевает:
Во вкусе я твоем, Роза,
И если хочешь, завтра
Приду сорвать бутон
Своим шипом!
Стекла звенят. Фелиция бежит к нам, обеспокоенная легкими признаками землетрясения. Толстяк напяливает на тыкву свою видавшую виды шляпу.
— Там восемь классных куплетов. Но не буду возбуждать болящих своим пением!
Глава четвертая
Усилия Фелиции не пропали даром: к полудню температура немного опускается, но самочувствие такое, будто вашего доблестного Сан-А переехал трамвай. Маман настоятельно уговаривает меня вызвать врача.
Доктор Тео — давний друг нашей семьи. Он помог мне появиться на свет, что само по себе заслуживает награды — не менее ордена Почетного легиона (если бы его уже не наградили раньше за достижения в области национального здравоохранения).
Я сдаюсь, поскольку знаю: маман не перенесет, если доктор воочию не убедится, что через два дня я смогу самостоятельно жевать телячий бифштекс и запрыгнуть на любую птичку, у которой не будет аллергии на мой шарм.
Лекарь живет в трех кварталах от нас и прибегает моментально, будто начал забег с низкого старта. Добродушный толстяк с копной белоснежных волос, очками в тяжелой золотой оправе и отвислыми ушами, доктор Тео действительно знает пульс нашей семьи, как никто другой.
— Как дела, малыш? — обращается он ко мне, так как уже давно потерял счет годам и очень рассеян.
— А я как раз хотел узнать ваше мнение, док!
Он широко улыбается.
Уже одно его присутствие успокаивает растревоженную моей болезнью матушку. Она верит в него, как в Деву Марию Лурдскую.
