– Зачем? Вас переутомил ваш номер? – забеспокоился наш уважаемый патрон.
– О! Ни в коей мере, – запротестовал Напыщенный. – Только там была старая англичанка, которая сунула мне кусочек невероятного пудинга.
К вашему сведению, я бы отправил в туалет всю британскую кухню, не прикоснувшись к ней, а особенно этот пудинг, растертый с калом. К тому же он, кажется, заплесневел. Короче, он потревожил желудок Беру.
Толстяк отправил себе в желудок большую порцию бикарбоната и, проглотив лекарство, заявил, что теперь уже все газует, что и доказал, переключившись на шампанское.
– Если бы у вас нашелся небольшой бисквит, – обратился он к мадам Барнаби, – я был бы не против его съесть.
Это заявление полностью убедило директора, и он заговорил о нашей работе.
Мы были ангажированы на неплохой кусок в сто тысяч франков за представление. Я же, кроме работы конферансье, должен был еще причесывать жирафу и сторожить слона, и, будучи всегда в превосходных отношениях с жирафочками и любя слоновую кость, я охотно принял это условие.
Нам предстояло золотое будущее, вроде вышитого платья мадам Барнаби.
Когда мы чокались бокалами, в дверь постучали. Метрдотель заявил нам, что какой-то журналист просит об интервью.
Это был хороший признак.
Барнаби излил смех, как лопнувший томат.
– Пусть немедленно войдет!
Появился парень с бархатными глазами, который оказался не кем иным, как моим другом Марком Перри из «Дофин Либерс». Это старый приятель, который знает меня отлично.
– Вот так сюрприз! – воскликнул он со своей обычной манерой. – Когда я увидел тебя на арене, я стал страшно икать.
Я выдал ему такой выразительный взгляд, что он был ошеломлен.
– Старина Марк! – закричал я, кинувшись ему на шею.
Сжимая его в объятиях, я шептал в его отверстия для окурков:
– Ни слова о том, что я флик, я потом тебе все объясню.
Перри – это тип, у которого столько сообразительности, что он не знает, куда ее девать. Он оставался таким же невыразительным, как рыбье филе в стеклянной банке.
– Вы знакомы? – удивился Барнаби.
– Мы – земляки, – объяснил я.
Марк сжал губы и заявил:
– Ваш номер, парни, исключительный! Соединенные Штаты широко распахнули бы для вас двери!
– Падре ди дио! Не сейчас, – запротестовал Барнаби. – Мы с этими господами проделаем тур по Европе: Италия, Швейцария, Германия, Голландия…
Мы откупорили две бутылки «Поммери». Марк, у которого палец был всегда на спуске фотоаппарата, сделал несколько снимков толстяка в домашней обстановке.
Потом мы покинули нашего дорогого директора, чтобы вернуться в наш собственный фургон.
Очутившись в нашей усадьбе на колесах, Марк Перри тяжело оперся о стену.
– Ну и свиньи, – пробормотал он, – я надеюсь, ты расскажешь свою историю вдоль и поперек, а?
Я упал в кресло, уронив на ковер руки, как брошенные весла (хорошая метафора, а?).
Что касается толстяка, то он убирал в шкаф свои брюки из кожи, а также панталоны и пиджак из медвежьей шкуры.
– Послушай, мой дорогой Марк, – сказал я, – я буду с тобой откровенен, потому что ты мой друг. Но если, к несчастью, ты напишешь хоть ничтожную долю истории прежде, чем я дам тебе зеленую улицу, я заставлю тебя проглотить свою авторучку и газету, в которой будет напечатана твоя статья. Сообразил?
Марк провел рукой по вьющимся волосам и пожал плечами.
– Угрозы ни к чему, – сказал он. – Достаточно обращения к моему благоразумию.
– Благодарю, братец.
Я вытащил из-под дивана бутылку виски.
– Вот, пропусти в себя глоток этого супергорячего, пока я расскажу тебе обо всем. Ты – работник прессы и, вероятно, находишься в курсе всех краж картин, которые произошли в различных музеях?
– Да, месье, – ответил Перри, вливая себе за галстук, который он по ошибке забыл надеть, сто грамм чистого солодового продукта. – Ты имеешь в виду того, кого мои парижские коллеги назвали Арсеном Люпеном Музеев?
– Совершенно точно. В Лувре украли Мане, в Тулузе – Коро, Фрагон украден в Марселе, Сезанн – в Жесе в Провансе и Фра-Анжелико – в Лионе. Хорошенький счет, понимаешь?
– Понимаю. Ты производишь следствие?
