Я буду покупать только самое необходимое.
И стало быть, о приобретении земли, лопаты, муравьев или спичек даже мечтать нечего.
А впрочем, если хорошенько прикинуть, то почему я должен так беспокоиться из-за похорон какой-то неизвестной птицы?!
Теперь я очень редко заглядываю к Паулю. Мы так грустим, что нам нечего сказать друг другу. Мы чувствуем себя преступниками из-за того, что уехали в отпуск без Веры. А я виноват больше их обоих. Я смотрел, как загорает Йоланда, пока Вера умирала. А вдруг она была влюблена в меня?
Кати боится написать матери, что младшая сестра умерла. И мать продолжает писать Вере на ее адрес, и письма с пометкой «за смертью адресата» возвращаются к ней обратно. А мать Веры никак не может уразуметь, что означают эти иностранные слова.
В бистро я тоже бываю теперь не часто. Нас становится все меньше и меньше. Те, кто не умер, вернулись на родину. Молодые, не обремененные семьями, поехали дальше, за океан. Другие прижились здесь, женились на местных и по вечерам сидят дома.
В бистро я встречаю одного только Яна, который по-прежнему живет в общежитии для беженцев, где водит знакомство с эмигрантами, приехавшими со всех концов света.
Иногда Ян поджидает меня в подъезде моего дома.
— Я хочу есть.
— Почему ты не поел в общежитии?
— Поел. Кашу-болтушку, в шесть утра. Я снова голоден.
— Все еще не нашел работу?
— Нет для меня ничего.
— Ну входи. Садись.
Я ставлю две тарелки на стол, покрытый клеенкой, жарю яичницу с салом. Ян спрашивает:
— А картошки у тебя нет?
— Картошки нет.
— Жаль, без картошки не так вкусно. Хлеб-то у тебя, по крайней мере, имеется?
— Хлеба тоже нет. Я не успеваю ходить по магазинам. Мне, знаешь ли, работать надо.
Ян ест.
— Хочешь, я буду покупать для тебя все, что нужно, пока ты на работе?
— Я в этом не нуждаюсь. Привык справляться сам. Уже давно. Ян настаивает:
— Я могу и стены тебе покрасить. Не то чтоб я этому учился, но делал много раз.
— Нечего их красить, и так хорошо.
— Да ты глянь, какая у тебя грязь. Кухня вся черная, сортир и ванная не лучше. Жуткий вид!
Я оглядываю стены.
— Да, верно, вид жуткий. Но у меня нет денег.
— Я даром покрашу. За одни харчи. Мне лишь бы делом заняться. А то хожу как неприкаянный. Ты только краску купи, и все, а меня будешь подкармливать, как раньше.
— Да не хочу я тебя эксплуатировать.
— Мне все едино, я так и так шляюсь либо по городу, либо по общежитию. А у тебя тут все грязью заросло.
Это верно, квартира у меня грязней некуда. Я и внимания не обращал на это. Как въехал сюда, так и прожил десять лет, а она и вначале была не очень-то чистой.
Ладно, я велю Яну начинать с кухни.
Я думаю: вдруг приедет Лина, а у меня все блестит — и кухня, и ванная, и туалет.
Комнаты еще куда ни шло. В спальне стены заставлены книгами, стоит широкая кровать — для нас двоих. Есть еще одна комнатушка, сейчас она служит мне кладовой, но когда-нибудь я устрою в ней кабинет с письменным столом, а на нем машинка и стопки бумаги.
Да, не забыть бы купить пишущую машинку, бумагу и ленту.
А пока я пишу карандашом в школьных тетрадках.
Ян работает быстро и старательно. Я прямо не узнаю свою квартиру. Теперь Лина может приезжать. Мне не будет стыдно за мое жилье.
Я покупаю новые полотенца для ванной и кухни. Складываю их, до времени, в ящик комода.
Яну я плачу сколько могу. Он страшно доволен своей работой, даже больше, чем я сам. Рвется перекрашивать обе комнаты, но с этим можно и подождать.
Ян счастлив.
— В первый раз я смог хоть что-то послать жене. Деньги, что ты мне заплатил.
— Бедняга Ян, я ведь тебе дал такую малость.
— У нас дома это стоит вдесятеро больше, чем здесь. Жена купила на них башмаки и одежку детям на осень. Надо же их прилично одеть к школе. Я спрашиваю:
— Как же ты теперь будешь обходиться совсем без работы?
— Сам не знаю, Шандор.
— Возвращайся-ка ты домой, так оно будет лучше.
— Да не могу я. Надо мной вся деревня смеяться будет. Я их всех обещал озолотить. Ох, если бы ты мог мне помочь, Шандор! Найди мне клиентов. Ты же знаешь много народу. Сам видел, я умею делать ремонт, да и много чего другого тоже. Могу, к примеру, садовником работать. Разводить овощи, фрукты, декоративные деревья. Работать могу за гроши да за харчи, и того хватит. Если буду при этом бесплатно жить в общежитии, то сумею посылать все деньги жене.
Я нахожу для Яна кое-какие случайные приработки, но не могу от него избавиться. Почти каждый вечер он является ко мне, мешает писать, мешает спать. Читает мне письма от жены и детей. Жалуется на тоску по родине, на разлуку с семьей.
И почти постоянно плачет. Утешить его можно только одним — картошкой с салом. Набив брюхо, он отправляется на ночлег в свое общежитие с двухэтажными нарами, где уже прочно обосновался и где считается, благодаря давнему сроку проживания, кем-то вроде старейшины.
Когда он наконец уходит, я принимаюсь писать.
Они Идет дождь. Холодный, мелкий, он сеет на дома, на деревья, на могилы. Когда ОНИ приходят ко мне, дождь струями течет по их разложившимся, разжиженным лицам. ОНИ глядят на меня, и холод становится сильнее, от него не защищают даже мои белые стены. Да они и никогда меня не защищали. Их надежность — жалкая иллюзия, их белизна запятнана.
Вчера я вдруг ощутил прилив неожиданного, беспричинного счастья. Оно нахлынуло на меня сквозь дождь и туман, оно улыбалось, парило над деревьями, танцевало передо мной, окутывало меня.
И я узнал его.
То было счастье далеких дней, когда ребенок и я составляли одно целое. Я был ребенком, мне было всего шесть лет, и я мечтал по вечерам в саду, глядя на луну.
А теперь я устал. Эти, что приходят по ночам, высосали из меня все силы. Сколько ИХ явится нынче вечером? Один? Или целая компания?
Если бы у НИХ по крайней мере были узнаваемые лица! Но нет, ОНИ все расплывчаты, неявственны. ОНИ входят. ОНИ стоят и смотрят на меня. Потом ОНИ говорят:
— Почему ты плачешь? Вспомни!
— О чем?
Тогда ОНИ начинают смеяться.
Позже я говорю:
— Я готов.
Я распахиваю рубашку на груди, и ОНИ вздымают свои бледные, костлявые руки.
— Вспомни!
— Я не могу.
Бледные костлявые руки поднимаются и падают. Кто-то плачет за белыми стенами:
— Вспомни!
Зыбкий серый туман витал над крышами, над жизнью. Ребенок сидел во дворе и глядел на луну.
Ему было шесть лет, и я его любил.
