— А не хочешь, чтобы я с тобой сидел?.. — предложил он. — Понимаешь, я слушаю, что задают учителя, и мог бы делать за тебя примеры… А потом — я хорошо подсказываю…
Этот довод показался мне веским. Подумав, я решил пустить горбуна на свою парту, а сосед мой за пять булок уступил ему место.
После перемены Юзик перебрался ко мне. Это был самый горячий мой почитатель, наперсник и помощник. Он отыскивал слова и делал все переводы, он записывал заданные примеры и носил чернильницу, перья и карандаши для нас обоих. А как он подсказывал!.. За время моего пребывания в школе мне многие подсказывали, иных даже ставили за это на колени, но никому и не снилось такое совершенство, какого достиг Юзик. Горбунок подсказывал артистически: он умел говорить, не разжимая зубов, и делал это с таким невинным видом, что никто из учителей ни о чем не подозревал.
Всякий раз, когда меня сажали в карцер, он украдкой приносил мне хлеб и мясо от своего обеда. А когда дело принимало более неприятный оборот, он со слезами на глазах заверял товарищей, что я не дам себя в обиду.
— Го-го! — говорил он. — Казик силач. Он как схватит «дядьку» за плечи, тот так и полетит наземь, будто перышко. Уж вы не беспокойтесь!..
Товарищи мои действительно не беспокоились, зато он, бедняжка, беспокоился за нас обоих.
Если на каком-нибудь уроке горбунку не нужно было напрягать внимание, он принимался расточать мне комплименты.
— Боже мой!.. Если бы я был таким силачом, как ты!.. Боже мой!.. Если бы я был таким способным!.. Понимаешь, тебе только стоит захотеть, и ты через месяц будешь первым учеником…
Однажды, совершенно неожиданно, учитель немецкого языка вызвал меня к доске. Юзик перепугался и едва успел мне сказать, что к четвертому склонению относятся все существительные женского рода, например: die Frau — госпожа…
Я стремительно вышел на середину и весьма уверенно заявил учителю, что к четвертому склонению относятся все существительные женского рода, например: die Frau — госпожа… Но на этом мои познания кончились.
Учитель поглядел мне в глаза, покачал головой и велел переводить. Плавно и громко я прочитал по- немецки раз, потом еще более плавно второй раз, а когда начал читать тот же самый кусок в третий раз, учитель приказал мне идти на место.
Возвращаясь к своей парте, я заметил, что Юзик пристально следит за карандашом учителя и что он очень расстроен.
Машинально я спросил горбуна:
— Не знаешь, какую он мне поставил отметку?
— Откуда ж мне знать? — вздохнул Юзик.
— А как тебе кажется?
— Я бы поставил тебе пятерку, — сказал горбунок, — ну, самое меньшее — четверку, но он…
— А он мне что поставил? — продолжал я допытываться.
— Мне кажется, кол… Но он же осел, что он в этом понимает! — проговорил Юзик тоном глубокого убеждения.
Несмотря на свою хрупкость, мальчик этот был удивительно трудолюбив и понятлив. Я обычно читал в классе романы, а он слушал все объяснения, а потом мне повторял.
Однажды я спросил его, о чем говорил учитель зоологии.
— Он сказал, — с таинственным видом ответил горбун, — что растения похожи на животных.
— Дурак он! — выпалил я.
— Ох, нет! — воскликнул горбунок. — Он прав. Я уже кое-что тут понял.
Я засмеялся и сказал:
— Ну, если ты такой умный, объясни мне, чем верба похожа на корову?
Мальчик задумался и медленно заговорил:
— Понимаешь ли… корова растет, и верба тоже растет…
— А дальше что?..
— Так вот… корова питается, и верба тоже питается — соками земли…
— А дальше что?..
— Корова женского рода, ну… и верба женского рода, — объяснял Юзик.
— Но корова машет хвостом! — сказал я.
— А верба машет ветвями! — возразил он.
Такое множество аргументов поколебало мою уверенность в том, что между животными и растениями нет ничего общего. Самый этот взгляд мне понравился, и с этого времени я пристрастился к зоологии, изложенной в книжке Писулевского. Благодаря доводам горбунка я стал получать по этому предмету пятерки.
Однажды Юзик не пришел в школу, а на другой день во время урока мне сказали, что кто-то меня «выстукивает». Я выскочил в коридор слегка встревоженный, как всегда в таких случаях, но вместо инспектора увидел плотного мужчину с багровым лицом, фиолетовым носом и красными глазами.
Незнакомец заговорил хрипловатым голосом:
— Это ты, мальчик, Лесьневский?
— Я.
Он переступил с ноги на ногу, как будто его качнуло, и прибавил:
— Зайди-ка к моему сыну, Юзику, ну, горбатому, знаешь? Захворал он: третьего дня его переехали, так немножко зашибли…
Незнакомец снова качнулся, окинул меня блуждающим взором и ушел, громко топая по коридору. Меня будто кипятком обварили. «Лучше бы уж меня переехали, а не бедного горбунка, — думал я, — такой он слабенький и добрый…»
После полудня, как всегда, началась большая перемена. Я уже не пошел домой обедать, а побежал к Юзику.
Он жил с отцом на окраине города в двух комнатках одноэтажного домика. Когда я вошел, горбунок лежал в своей коротенькой кроватке. Был он один, совершенно один. Он тяжело дышал и дрожал от холода, потому что печку не топили. Зрачки его расширились так, что глаза казались почти черными. В комнате пахло сыростью, с крыши падали капли тающего снега.
Я наклонился над кроватью и спросил:
— Что с тобой, Юзик?..
Он оживился, разжал губы, словно пытаясь улыбнуться, но только застонал. Потом взял меня за руку своими иссохшими ручками и заговорил:
— Я, верно, умру… Но мне страшно так… одному… вот я и просил тебя прийти… Но это… понимаешь… скоро, а мне будет немножко веселей…
Никогда еще Юзик не представал передо мной таким, как сегодня. Мне казалось, что этот калека вдруг стал великаном.
Он глухо застонал и закашлялся, на губах его выступила розовая пена. Закрыв глаза, он затих, тяжело дыша, а минутами совсем не дыша. Если б я не чувствовал пожатия его пылающих ручонок, то подумал бы, что он умер.
Так прошел час, два, три часа — в глубокой тишине. Я почти утратил способность думать. Юзик изредка и с большим усилием произносил несколько слов. Он рассказал мне, что на него сзади наехала телега и сразу нестерпимо заболела поясница, но теперь уже не болит, и что отец вчера прогнал прислугу, а сегодня пошел искать другую…
Потом, не отпуская моей руки, он попросил меня прочитать все ежедневные молитвы. Я прочитал «Отче наш», а когда начал «От сна восстав», он прервал меня:
— Теперь прочитай: «Тебе, господи боже мой, исповедую грехи мои…» Завтра я уже, наверно, не проснусь…
Зашло солнце, и настала ночь, но была она какая-то мутная, потому что луна светила сквозь тучи. Свечи в доме не было, да я и не собирался ее зажигать. Юзик становился все беспокойнее, он бредил и почти не приходил в сознание.
