дело!
На этот раз мы очутились в необыкновенно оживленном доме. Со всех сторон долетал до нас гул шагов по лестницам и коридорам, за окном звенели колокольчики мчавшихся мимо санок, под нами бренчал рояль, заглушаемый время от времени топотом ног и взрывами смеха.
Мы стояли в темной комнате, спиной к закрытой двери, за которой стонал какой-то больной, и лицом к другой открытой двери, которая вела в слабо освещенную комнату. Там, вглядевшись получше, я увидел множество разной домашней утвари, фотографии на стенах и двух молодых женщин.
Одна из них, в зеленом платье, накинула платок, положила что-то в крышку от сломанной картонки и выбежала из комнаты.
Мы пошли за ней.
Пройдя лестницу второго и третьего этажа, сени и небольшой двор, девушка в зеленом платье остановилась у стеклянных дверей подвала, в глубине которого мерцал огонек керосиновой лампочки.
В темной, с удручающе спертым воздухом комнате, кроме нескольких коек, стола и скамейки, ничего не было. Из обитателей этого жилища мы застали только троих детей, занятых игрой.
Звуки рояля с первого этажа долетали и сюда.
Услышав шум отворяемой двери и шелест платья, старшая девочка подняла голову и спросила:
— Кто там?
— Это я, Анелька, не бойся. А где взрослые?
— Мама у соседей, — ответила девочка.
— Что она там делает?
— А с Гжегожовой схватилась, еще с самого утра.
Только сейчас я услышал где-то рядом приглушенный шум, который в равной мере мог означать веселье, ссору и даже драку.
— Вы ели что-нибудь? — продолжала расспрашивать посетительница.
— Ели, паненка, в полдень, картошку с селедкой.
— А что вы получили на рождество?
— Мы — ничего, а Ясек получил в воскресенье сюртук от отца.
И в самом деле на мальчике было напялено какое-то одеяние длиной по колена, которое при ближайшем рассмотрении обнаруживало большое сходство с жилетом, распахнутым и спереди и сзади.
— Ну, а теперь становитесь в ряд, я принесла вам поесть.
— Мне, мне! — закричала младшая девочка, собравшись разреветься.
Она сидела на полу и колотила что было сил жестяной ложкой о сковородку.
— Замолчи! Ты тоже получишь. Вот вам пирог — вот тебе… и тебе… и тебе.
Дети стали в ряд по росту, опершись подбородками на край стола.
— Здесь винные ягоды… Ну, берите! А тут сама не знаю, как называется, но ешьте, это сладкое.
— Ах, правда, паненка, сладкое.
— А вот щука…
— Щука… Посмотри, Ясек, щука, — обратилась старшая девочка к мальчику.
— Тюка! — лепетала малышка, засовывая палец в полуразинутую пасть рыбы, которую мальчик, засмеявшись, тут же зажал.
— Ай-ай, кусает, кусает!.. — заплакала Магда. — У-у!..
— Ты гадкий мальчишка! — рассердилась девушка в зеленом платье. — Тощий, все ребра наружу, а злой, как собака. Ну, погоди, ты у меня ничего не получишь.
Теперь принялся реветь мальчик, но его быстро успокоили и поставили в ряд. Молодая девушка делила остатки щуки, вынимала при слабом мерцающем свете острые кости и, шелестя платьем, перебегала от ребенка к ребенку, суя в открытый рот маленькие кусочки рыбы, словно птица, кормящая птенцов.
А рояль между тем бренчал, и по соседству не прекращалась перебранка.
— Ну, вот и все… Теперь можете играть… — сказала девушка.
Услышав это, мальчик и младшая девочка, как по команде, сели на пол и снова принялись за свой концерт на сковородке.
— А где отец?
— Папа в участке, — ответила старшая девочка.
— В участке, — повторила младшая.
— Вот как! А за что его посадили?
— Он что-то украл.
— Уклал!.. — пролепетала сидевшая на полу малютка, ударяя ложкой о сковородку.
— Это плохо.
— Конечно, плохо паненка, если кого поймают.
— А красть хорошо?
Так пел, нельзя сказать чтобы чересчур приятным тенором, кто-то шагавший по комнате с торопливостью, которая говорила о сильном возбуждении.
Как выглядел этот певец, я не знаю, ибо мы с Вигилией стояли в маленькой, совершенно темной комнатушке, примыкавшей к более обширному помещению, в котором запахи одеколона, камфары, пачулей, асафетиды состязались с другими, не менее пронзительными.
В то время как я раздумывал над разрешением новой загадки, Вигилия постучала три раза в дверь. Минуту спустя я увидел чью-то завитую голову, от которой несло миндальным маслом, очень красные губы, распространявшие запах розовой помады, и галстук бабочкой, благоухавший мильфлером.
Легкомысленный обладатель этих достойных внимания примечательностей даже не взглянул на нас и одним прыжком, подобно кенгуру, перемахнул пространство, отделявшее его от дверей в коридор.
— Ах, ах… божественная панна Мария! — воскликнул обладатель завитой головы. — Куда это вы собрались в такую позднюю пору?
— Добрый вечер! Я иду далеко, в Нове Място.
— Как это? В одиночестве? Лишенная недремлющего дружеского ока…
— А если не с кем? Хи-хи-хи!
— О, не шутите так, разве меня уже нет на свете? — воскликнул приятный молодой человек, стараясь увлечь девицу в свой благовонный уголок. — Самое большое через пять… да что я говорю, — через одну минуту вернется Фердзя, заменит меня в исполнении моих обязанностей, и тогда…
— Он в самом деле так скоро вернется? Хи-хи-хи!
— Клянусь прахом моей матери! А если бы он и опоздал немного…
— О, это было бы очень нехорошо!
— Нет, панна Мария, это было бы прекрасно, это было бы благородно, так как дало бы мне возможность высказать вам все, что, как сизифов камень, лежит у меня на сердце.
— И-и-и… и не пойму, что вы говорите.
— Не понимаете?.. О, горькая ирония! Утонченная жестокость свила гнездо в нежнейшем женском сердце! Разве вы не понимаете, что я вас боготворю, что я мечтал бы целую вечность услаждать свой слух эоловыми звуками твоего голоса, что я жаждал бы каждое мгновение вкушать чашу…
Динь!.. Динь!.. Динь!.. — раздался звонок.
— Кто-то звонит, пойдите откройте!
— Проклятье! Демоны!.. О, каким безжалостным…
Динь!.. Динь!.. Динь!..
Послышался топот ног, потом скрип отворяемой двери.
— Что вам надо, женщина?..
— Этого… вот… керосину на десять копеек.
— Пошла прочь, здесь нет керосина!
— Ну, как же…
— Прочь! Прочь!
Скрежет засова, шаги, разговор продолжается.
