следующее утро, сделал вид, что не заметил ни позеленевших лиц, ни кругов под глазами. И ни словом не упрекнул проштрафившихся.
При мысли об отце Катберт, как всегда, внутренне напрягся. Всякий раз, вспоминая «Весельчака Гарри», как ласково прозвали отца в семье, он вскипал гневом. То, что отец изменял жене, само по себе достаточно гадко. Но оставить эти треклятые письма в комоде, чтобы вдова отыскала их как раз тогда, когда горе ее только-только начало утихать… да только распоследний мерзавец сбережет для жены такой «подарочек»!
На мужчине, способном бессовестно обманывать любящую жену, Катберт решительно и бесповоротно поставил крест. А заодно и на той сомнительной особе, что подтолкнула Далтона-старшего к этому предательству… и тут мысли его, описав положенный круг, снова вернулись к Джиллиан.
С какой стати она подыграла его неуклюжей попытке выручить Натали в неловкой ситуации? Для того ли, чтобы расхолодить Чарли? Или чтобы покрепче привязать его к себе? Заставить самонадеянного аристократа ревновать? Распалить в нем дух соперничества?
Оглядываясь назад, Катберт обнаруживал, что очень хочет поверить в ее холодную отповедь: дескать, со времен той скандальной истории много воды утекло. За много лет пребывания на руководящем посту Далтон вроде бы научился разбираться в людях; во всяком случае, интуиция никогда еще его не подводила. Ну, так вот теперь некий внутренний инстинкт подсказывал: положись на слово Джиллиан, признай, что она возвратилась в Санто-Беньо для того, чтобы отснять свой фильм, и только за этим.
А может быть, ему просто-напросто очень хотелось поверить Джиллиан… потому что его неодолимо влечет к ней. Потому, что он сам глаз на нее положил и уступать никому не желает.
Катберт нагнул голову под тугие водные струи, хорошенько намылил волосы мылом. Почему бы попросту не признать, что у этой женщины губы самой природой созданы для обольщения, и на том дело оставить? У него нет времени ни на новые донкихотские жесты, ни на неуклюжие попытки избавить обманутых жен от неловкости и смущения и помочь сохранить остатки собственного достоинства, не говоря уже о сладострастных маленьких интерлюдиях с восхитительной мисс Брайтон.
Двадцать минут спустя, облачившись в синюю рабочую рубашку, джинсы, крепкие сапоги и верный стетсон, Катберт вышел из номера, решительно направился в кафе и присоединился к киношникам, что жадно поглощали яичницу с ветчиной, запивая завтрак дымящимся кофе. Услужливая Пегги разливала горячий напиток по термосам, — чтобы постояльцам ее было чем подкрепиться по пути к плотине. Но вот ослепительно-желтые лучи фар прорезали тьму и дождь, вовсю заработали «дворники», стирая с ветровых стекол водяные разводы, и пикапы вереницей потянулись к воротам.
Катберт проводил «караван» взглядом. За шторами номера шесть по-прежнему мерцал свет. Главный инженер демонстративно отвернулся — и решительно приказал себе выбросить Джиллиан Брайтон из головы отныне и навеки.
К тому времени, как Джиллиан и ее спутники принялись грузить оборудование, проливной дождь утих, и в воздухе повисло туманное марево. На крыльцо как раз вытаскивали последние ящики, когда к мотелю подкатил изъеденный ржавчиной, громыхающий пикап. Это явился нанятый Джиллиан проводник.
Молодая женщина с трудом сдержала радостное восклицание, когда из машины появился Джереми Багряное Облако собственной персоной. На душе у нее потеплело. Джиллиан помнила старика с тех самых времен, как тот сопровождал отца в его разъездах по окрестностям. Мистер Брайтон служил в заповеднике егерем, а Джереми, вождь клана индейцев навахо, что испокон веков селились по берегам реки Санто- Беньо, помогал ему найти общий язык с местными, рассказывал о повадках зверей и птиц, знакомил с потайной жизнью леса. Несколько месяцев назад Джиллиан связалась с ним по телефону, и Багряное Облако охотно согласился поработать день-другой проводником. Молодая женщина втайне надеялась, что седовласый патриарх не откажется открыть для нее кладезь древних легенд и преданий о племени зуни, что некогда обитало в здешних местах, а теперь сгинуло в никуда.
Возраст старика Джиллиан представляла себе крайне слабо. Два десятка лет назад он казался древним, как сама земля. А теперь, при виде того, с каким гордым достоинством держится индейский вождь, при виде его обветренного, морщинистого лица, и коричневой войлочной шляпы с лентой из кожи гремучей змеи, в ней тотчас же пробудился кинорежиссер. Магия столь колоритного зрительного образа никак не могла оставить ее равнодушной.
— Джереми! До чего я рада тебя видеть!
— Да и я по тебе соскучился, Соколенок!
Джиллиан усмехнулась, припомнив давно позабытое прозвище. Так старик-индеец окрестил любопытную, неугомонную, бесстрашную девятилетнюю надоеду, что «хвостом» бегала за ним по пятам в то незабываемое, первое лето своего пребывания в Санто-Беньо.
Старик взял ее ладони в свои; узловатые пальцы, обтянутые прозрачной, сухой и желтой, точно пергамент, кожей, чуть заметно дрожали. А пронзительно-черные глаза обращались, казалось, к крохотному сгустку боли, что молодая женщина вот уж год как носила под сердцем.
— Знаю: ты все по отцу горюешь. Но дух его живет среди качина.
Как человек иной, чуждой культуры, Джиллиан не слишком-то разбиралась в тонкостях и нюансах сложной и запутанной, всепроникающей религии, что индейцы навахо создали на протяжении многих веков. Однако слово «качина», — что значит «духи предков», — она хорошо знала. Навахо свято верили, что праотцы их и по сей день обитают среди скал и помогают соплеменникам в повседневных трудах и заботах. Простодушные дети гор почитали качина растений и животных, звезд и облаков: все, что индейцы видели вокруг себя, жило, дышало и говорило — с теми, кто постиг тайный язык всего сущего. Туда-то, к духам ветров и вод, света и тьмы и уходили люди после смерти, — впрочем, не все, но немногие избранные, самые достойные, самые великодушные и мудрые, чтобы впредь незримо помогать своим близким, поддерживать их на нелегком жизненном пути.
Мифология индейцев навахо стала своего рода ответом на сомнения и страхи людей, живущих в мире суровом и безжалостном, привыкших ежедневно и ежечасно бороться за существование. И, как ни странно, дарила утешение и поддержку не только своим детям, но и чужакам. Джиллиан до сих пор бережно хранила вырезанную из дерева куклу-качина, что Джереми подарил ей в день ее отъезда из Санто-Беньо, и даже тихонько разговаривала с «покровительницей», когда никто не видел. И читала в бесстрастном лице куклы понимание и сочувствие. Вот точно так же сейчас смотрел на нее Багряное Облако: чем-то он неуловимо походил на творение рук своих.
— Это ради него ты вернулась, — тихо проговорил Джереми. — Ты хочешь почтить память отца через свои «живые картинки».
— Да.
— Дочери должно чтить отца. То хорошее дело. — Скрюченные артритом пальцы ласково сомкнулись на запястьях Джиллиан. — Такой дочери должно помочь. То хорошее дело.
— Спасибо тебе.
Старик обвел невозмутимым взглядом толпу киношников. С церемонной учтивостью поприветствовал каждого, так, что даже заспанный Робби, преисполнившись непривычного благоговения, вместо того, чтобы панибратски хлопнуть собеседника по плечу, вежливо пожал протянутую руку.
— Привет, олух… э-э-э… мистер Багряное Облако… э-э-э… сэр.
— Зови меня Джереми. — Старик снова обернулся к Джиллиан. Его морщинистое лицо казалось абсолютно невозмутимым. — Я слышал, ты наняла людей, чтоб снесли ящики в каньон.
— Верно. — Нахмурившись, молодая женщина глянула на часы. — Им пора бы уже быть.
— Они не приедут.
— Что?
— Юджин Донован сказал им, чтоб не смели тебе помогать.
Молодая женщина стиснула зубы, не без успеха сдержав крепкое ругательство.
— Ежели хочешь, — безмятежно продолжал Джереми, — я велю внукам донести ящики до места. Утром они уехали в Окленд, — зарегистрироваться в университете на осенне-зимний семестр, — но ближе к полудню вернутся.
Джиллиан мгновенно перепланировала график. Если дождь не польет снова, и если Катберт даст добро на спуск в каньон, можно будет поснимать задний план, а к тому времени подоспеют и внуки Джереми с тяжелым снаряжением. Чуть не плача от разочарования, — шутка ли, подъем к руинам опять откладывается
