Драного.
Бутылку отдал (у Молчка выклянчил) и пятерку, что за яму получил. Все денное наработанное.
С того раза месяц не прошел, а уж песья опять набежало. Откуда только! Опять посетители жалобы пишут. Опять кошкодавы пригудят. Паразиты!
Кутя зашел в трафаретную, порыскал глазами, сгреб в газету кильки и черствый хлеб. Кинул собакам. Те завозились. Драный, конечно, к себе все стянуть норовит. Ясное дело, посильнее других и попровористей. А сбоку так и не зарос.
Это Воробей с Драным зимой пошутил. Сам потом рассказывал.
Глядит, утром трясется пес у дверей в котельную.
Воробей котел завел слегка и посадил кобеля внутрь на колосники. Драный прям как прижился. Воробей дверку прикрыл и ногой держит. А сам в поддувале ворошит. Занялось в котле покрепче, пес завозился, не нравится. Воробей еще… Пес заорал и забился в дверку. Пес орет, а Воробью хохотно. Потом выпустил.
Бедолага как припустил котельной да в снег… Зашипел в снегу и потух. Теперь – Драный.
Кутя слова тогда не сказал Воробью, но от самогона воробьевского отказался. Правда, раз. Потом пил, уж больно хорошо гнал Воробей: через уголь и с марганцовкой.
…Псы подлывали пустой асфальт. Кутя отдыхал глазом на собачье.
– Чего, дармоглоты?.. Постричь вас, что ли?.. Под полубокс… Чего-нибудь вам надо, для красоты… Погодь, погодь…
Он сунул руку за прислоненный к стене огромный треснувший кронштейн и вытянул оттуда охапку пожухлых венков.
Венками торговали и в тупике перед входом на кладбище.
На проволочное кольцо прицепляются бумажные цветы и окунаются в расплавленный стеарин. Подсох – готово.
Милиция гоняла веночниц, но справиться не могла, все равно торговали.
Воробей с Мишкой при случае обрывали старые венки с крестов. Без лишних глаз старались – заметят посетители, пойдут в контору вонять. А у Петровича закон один: жалуется – по делу, не по делу – прокол; а раз прокол – месяц без халтуры. А не дай Бог заметит – хитришь, халтуришь, враз заявление твое подпишет. Это он с полгода как придумал, когда ему в тресте по мозгам за грязь на кладбище дали. Так чего придумал? Велел всем написать заявление об увольнении по собственному желанию, с подписью, но без даты. Теперь, говорит, чуть что – сам дату ставлю и вали с кладбища. На завод или там еще куда. Это ведь надо, чего придумал. И Носенке хвастался: у меня, мол, на кладбище по струнке.
Вот и старались венки обдирать потихоньку. Обдерут и в печь. Лучшей растопки не придумаешь.
Кутя разобрал венки, разнял, выправил их, шагнул к псам.
– Драный, давай башку! Марафет наведу.
Пес затряс головой.
– Стоять!
Пес з Кутя примерил венок. Великоват. Снял, положил на камень и разрубил проволоку топором. Свел концы и закрутил, стало поуже. Снова примерил. Другое дело!
Так же обрядил и Блоху. Псы порычали, покрутили головами и ничего – смирились.
Мимо прошла Райка. Заметила разряженных псов, прыснула.
– Раиса Сергеевна! Парад, скажи?
– Влетит тебе от Петровича за этот парад!
– А я чего, в кабинет к ему поведу? Я на Тухлянку сейчас. Соньку позабавлю – пивка даст. Как вышло- то, а? – Кутя с умилением пялился на свою работу. – Райка, а ты чего рано? Муж не греет?
– Заказы не оформила. Петрович вчера ругался. А ты уж подзалил, гляжу, Куть?
– Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты «подзалил». Не понимаешь ни хрена… Балерины, за мной!
По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала с того – похмельного – света спасительная Тухлянка: стеклянная пивная с длинноногими круглыми, тесно расставленными столами.
Кутя не пошел к подземному переходу. Переход для пешеходов-бездельников, а у него – дело: поправиться внахлестку к спиртяшке утренней и – за работу. Захоронений сегодня мало, всего пять, зато мусора после праздника опять на его участке, возить – не перевозить.
Петрович последний раз сердито предупредил: «Всем мусор возить. Халтурить – только когда участок под метлу». Комиссия треста все мерещится. Вот и петушится. И главное дело, жечь запретил. Обычно-то как: кучу нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да поджег мусор возле «лебедя» – памятника белого мрамора, – закоптил его напрочь. Ни мылом, ни шкуркой нe взялось. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя – на свалку возить. А на свалку хрен проедешь – тележка по уши увязнет.
Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо – ни выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил, что твой дятел. С гаврилой не хуже Воробья управлялся.
…Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, Бог даст, не раздавят. Тормоза только и вжат, да шоферня матерится одинаково.
На том тротуаре Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень, солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
– Гуляем? – Милиционер приложил руку к фуражке. – Документы.
– Какие документы, милок? До пивка бы добраться. – Кутя махнул рукой в сторону заманчивой Тухлянки. – А ты «документы»…
– Так… Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
– Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.
– А маскарад зачем? – Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.
– Животные!.. Чего с них взять?
– Я не про животных… Гирляндов-то кто навесил? Ты?
– С похмела чего на учудишь? Да и повеселее.
– Повеселее… – милиционер фыркнул. – Ладно, иди… Еще увижу, в отделении поговорим… И банты с них снять.
– Ага, всe путем сделаем. Чего выпялились? Собачье… В легавку захотели? – Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше к пиву.
Соньку удалось уломать: две кружки дала в кредит. Мало того, псам швырнула колбасных обрезков – развеселилась баба.
Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком – кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку, на солнышке.
Кепка сползла – закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся.
– Эй! Мил человек! – крикнул он путевому рабочему.
– Время скажи, будь любезен!
– Полчетвертого!
Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
– Трудодень проспал. А все – за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.
Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью узнать, какой будет приг Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
В воробьевскoй комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».
– А Воробей?.. – Ирина выжидательно уставилась на Кутю.
– Не шебушись… – заспешил тот. – Я с ним не ходил. На службе я был. Пивка выпил, вздремнул. Время- то который?
– Пять…
– Ну что ж… Там разговоры долгие. То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока…
