разворот. У Патрушева даже голова заболела, и он съел две таблетки анальгина.
Ехал к метро Иван Григорьевич с тяжелым сердцем. Ему удалось выпросить УАЗик, но кроме Розоватого никого с ним не отпустили. Младший оперуполномоченный таращился в мокрое окно и молчал. Из машины он позвонил на мобильник Нибарова и узнал, что тот уже находится возле станции, но под землю еще не спустился. Хотя вот-вот собирается.
Там происходило что-то странное. Вниз почему-то мало кто торопился, народ как будто обходил станцию стороной. Многие предпочитали отправиться к следующей на автобусе. В общем, когда Иван Григорьевич ступил на эскалатор, он подумал, что такую пустоту в метро можно увидеть только часов после десяти. Никто не толкался, потому что места и так всем хватало.
– Что тут происходит? – набычился Розоватый.
– Газеты надо читать.
– Если бы еще время было…
Внизу на Патрушева накинулась целая толпа репортеров, но он молчал или резко выкрикивал «Без комментариев!» – в каком-то кино подслушал. Почти у всех журналистов висели на плечах сумки, скорее всего с видеокамерами. Вряд ли у них имелись разрешения на съемку. Посадка в вагоны происходила без всяких проблем, хотя поезда при подходе к перрону явно притормаживали намного сильнее, чем обычно. Видимо, начальство уже дало машинистам отдельные указания на этот счет.
– Ничего не будет, – мрачно заявил Нибаров, возникший из-за колонны.
– А что бы вы хотели? – взвился нервный следователь. – Очередного убийства?
– С чего вы взяли, что я этого хочу? Этот дурак Тайноведов сломал весь план! Мы могли бы поймать это существо за руку и показать ему, что так играть со своими частицами нельзя. А теперь оно спит.
– Так это не вы сочинили, что ли? Статейку про биополя то есть.
– Да знаю я этого дебила, – зло заявил газетчик. – Вечно с гипотезами лезет, куда не следует. Люди- частицы какие-то! Вы не понимаете, что ли? Мы же могли сейчас показать духу толпы, что толкать крайних на рельсы необязательно. Достаточно направлять их в двери вагонов или на эскалатор.
Ни в шесть, ни в полседьмого ничего, понятно, не произошло. Да и потом тоже, потому что все шарахались друг от друга как от прокаженных. И при этом не приближались к краю перрона ближе чем на два метра, вплоть до полной остановки поезда. Розоватый злился и бормотал, что мог бы за это время уже доехать домой и впервые с отпуска успеть к семейному ужину.
– Здесь оно умерло, – убежденно сказал наконец Нибаров. Прочие репортеры, разочарованные «провалом», убрались со станции. – И скорее всего, возродилось в другом месте, более умное и непредсказуемое. Мы могли бы шагнуть в познании этого явления вперед и приручить его, а так оно проявит себя в другом месте. Не сегодня, так завтра. И все начнется по новой.
– То есть сейчас где-то на другой станции случилось такое же немотивированное убийство? Да ты с ума сошел, Нибаров.
– Или на нескольких.
Патрушев потрогал в кармане сотовый телефон. Тот, естественно, не мог принять согнал с поверхности. Тогда он поглядел в сторону эскалатора и чуть не схватился за голову. Подняться? Несмотря на угрозу принять срочный вызов на место преступления?
– Только бы не в нашем округе, – без выражения сказал он.
Простагландин
На выходе из общественного туалета, что располагался неподалеку от Восточных ворот, Федот столкнулся со Стеллой. От неожиданности он вынул из пачки сигарету и стал ее поджигать, оторопело наблюдая, как на скуластом, бледном лице Стеллы возникает и формируется выражение восторга. Из-за спины, где то и дело хлопала замызганная, скрипучая дверь, тянуло влажным смрадом и доносился шум текущей воды.
Федот курил, размышляя о том, что Стелла, конечно, сексуальная девушка и вдобавок умеет вязать, но когда представишь себе, чем она занимается в таком месте, как это, то становится не по себе, особенно если она задерживается там надолго; да ведь ей-то, наверное, все равно, вон как скалится, словно лучшего друга увидела, и что за радость тут торчать, язык, что ли, отнялся?
– Пойдем, Стелла, – сказал Федот, беря ее за руку. Они направились к водонапорной башне, на верхней, площадке которой стоял часовой с карабином. Его серебряная каска сверкала в прохладном вечернем солнце.
– Можешь считать, что я тебя провожаю. Ты ведь домой шла?
Она кивнула, едва заметно улыбнувшись и поведя плечиком, что, видимо, означало поеживание.
– Ты что, онемела от счастья? – насмешливо осведомился Федот, постаравшись тем не менее придать голосу должный металл.
– Да, что-то мне невесело с утра, ты хоть на меня не сердись, а то мать все ко мне пристает, что замуж пора, а я что, хорошо хоть сегодня она в ночную смену, не будет канючить, а то совсем застебала, с утра вот я на реставрацию подалась, знаешь же, Дворец Культуры почти разрушился, левое крыло обвалилось, да мне лишь бы ее не слышать, а там даже весело, все студенты да школьники, а туда же, один школьник пристал…
Эка прорвало, думал Федот, выискивая краем глаза, куда швырнуть окурок, но урны не попадались. Он взглянул на башню. Карабинер пристально наблюдал за ним, опершись стволом о парапет, и Федот судорожно стиснул бычок в руке, ощутив резкое жжение в потной ладони. Карабинер вскинул оружие и навел его на Федота. Бинокль ему не выдали, нервно думал Федот, вот и высматривает мой окурок в прицел, гнида, только не сорваться бы, не побежать, спокойно, говорил себе Федот, ощущая противную ватность ног и ржавый привкус крови во рту.
– Что ты сказала? – спросил Федот, с усилием поворачивая скованную челюсть.
