Во-первых, вожделенный человечеством контакт прошел на явно ничтожном уровне и напоминал ощущения причудливо раскрашенного мотылька, соприкасающегося с сачком коллекционера бабочек. Во- вторых, и это было гораздо более важным, такого рода рукопожатие через космическое пространство могло вызвать гораздо больший энтузиазм у астронома, физика или даже социолога, чем у доцента кафедры сравнительной литературы. Какие только фантазии не рождались в его голове за прожитые годы! Но все они касались, большей частью, различных толкований шекспировских пьес или споров между древнегреческими городами, каждый из которых считал себя родиной великого слепого поэта. А однажды ему даже пригрезилось, что он находится в Ясной Поляне, в гостях у Толстого, и вот из сада в дом входит писатель с рассеянным лицом и говорит: «Мне только что пришла в голову мысль написать рассказ о вторжении Наполеона в Россию. Очень скромный, ничего вычурного. Назову его „Война и мир“. В Петербурге, скажу вам, все упадут в обморок. Разумеется, это будет всего лишь небольшой рассказик, хотя потом, возможно, я дополню его парой эпизодов». Но вот о путешествии на Луну или же другие планеты, не говоря уже о путешествии к центру галактики, да еще в пижаме, он как-то никогда не думал. Нет! Ему было бы гораздо интереснее разок взглянуть на едва различимую с земли высокую мансарду Виктора Гюго в Сен-Жерменском предместье или посетить те острова Греческого Архипелага, где предавалась любви пламенная Сафо, и, время от времени, когда у нее было настроение, пела свои песни. Чего бы только не отдал профессор Боулз или любой другой из этих электронных ковыряльщиков с физического факультета за то, чтобы очутиться на месте Меншипа! Быть участником подлинного эксперимента, превосходящего своей смелостью любую гипотезу земной науки, оказаться лицом к лицу с техникой, намного опередившей их собственную! Для них, пожалуй, вивисекция, которой, как предполагал, содрогаясь, Меншип, закончится фестиваль галактической науки, была бы пределом мечтаний и наилучшим подарком… Физический факультет.
Меншип неожиданно вспомнил причудливую загадочную башню, утыканную серыми полушариями, которую физический факультет возводил на пустыре. Из своего окна в Кэллахэн-Холле он регулярно наблюдал за тем, куда уходят правительственные ассигнования на исследования в области лучевой техники.
Вчера вечером, когда башня поднялась до уровня окна его комнаты, ему подумалось, что она больше похожа на средневековую осадную башню, чем на современное средство коммуникации. Однако теперь, выслушав суждения Лирда о том, что никогда прежде не удавалось осуществить одностороннюю телепортацию, он задумался над тем, а не явилась ли эта башня, глядевшая в его спальню нагромождением электронной машинерии, ответственной за весь этот кошмар? Может быть, именно она добавила недостающее для телепортации необходимое звено, что-то вроде снижения антенны заземляющего провода? Если бы он хоть чуть-чуть разбирался в физике! И что бы было? Помогло бы ему знание некоторых подробностей этого процесса: мегавольты, ампераж и тому подобное? Нет, он так и оставался бы мерзким, плоскоглазым чудовищем, лишенным разума, которое случайно выковыряли из далеких глубин Вселенной… Охваченный отчаянием, он с силой дернул за материал, которым был обернут. В пальцах остались два небольших кусочка. Чтобы хорошенько рассмотреть их, света было маловато, но ощущения позволили сделать безошибочный вывод — бумага! Или же что-то, на нее похожее. Это имело определенный смысл. Поскольку конечности флефнобов представляли из себя всего лишь нежные щупальца, заканчивающиеся или глазами, или заостренными кончиками, бумажного мешка было вполне достаточно, чтобы гарантировать, с их точки зрения, полнейшую безопасность в отношении бегства экспоната.
Внутри этого мешка их щупальцам было бы не за что ухватиться, а мышцы, по-видимому, не обладали достаточной силой, чтобы проткнуть бумагу. Зато у него силы было достаточно, хотя он никогда не считал себя атлетом, но явно не сомневался в своей способности силой проложить путь из бумажной клетки. Эта мысль ободрила Меншипа, хотя реальной пользы от нее было не больше, чем от «гениальной» догадки относительно роли башни на пустыре. Если бы только существовал какой-нибудь способ передачи этой информации! Может быть, тогда бы они поняли, что «безмозглый ужас из гиперпространства» обладает некоторыми интеллектуальными способностями, достаточными для того, чтобы высвободиться из их плена, и сумели бы, разобравшись, отослать его назад, на Землю. Если бы, разумеется, пожелали. Но он не обладал способностью передавать информацию. Все, на что он был пригоден — это ее воспринимать. Тяжело вздохнув, Меншип настроился на прием. Он аккуратно разгладил пижаму. Не столько ради того, чтобы показать, насколько искусно она пошита, сколько вследствие мучительного приступа ностальгии. И неожиданно осознал, что это дешевое зеленое одеяние стандартного покроя стало единственным артефактом, сохранившимся у него от прежней жизни. Единственный, так сказать, сувенир, которым он обладал — продукт цивилизации, породившей Тамерлана и «Войну и мир»…
— Что касается меня, — заметил сын Гломча, — то я оставляю инопланетных чудовищ в покое, если они оказываются такими же мерзкими, как этот экземпляр. Но, в отличие от папаши, меня ничуть не пугает непознанное. И все же я не в состоянии убедить себя, профессор, что все, что вы здесь делаете, может иметь какой-нибудь по-настоящему серьезный результат. Меншип обрадовался, что бумажный барьер ничуть не ослабляет возможность слышать мысли похитителей.
Рабд после недолгого молчания продолжал:
— Надеюсь, я не слишком огорчил вас, сэр. Но таково мое мнение. Я — практический флефноб, и верю только в реальные вещи.
— Как это «ничего по-настоящему серьезного»? — вознегодовал профессор. — Величайшей задачей нашей науки является осуществление путешествия в удаленные районы галактики. Вы не хуже меня знаете, что мы пока в состоянии путешествовать между четырьмя планетами нашей системы и недавно осуществили полет к нескольким соседним звездам, однако путешествие на родину этого образца остается на сегодняшний день фантастическим проектом…
— Верно! — довольно резко перебил его Рабд. — Почему? Ведь не из-за того же, что у нас нет кораблей, способных совершить такое путешествие? С тех пор, как был изобретен двигатель Бальвонна, любой корабль военного или торгового флота, даже мой крошечный разведчик с тремя ракетными ускорителями, может пересечь космос вплоть до астрономической единицы 649-301-3 и вернуться назад, нисколько не перегрев двигатели. Но мы этого не делаем. И есть на то серьезные причины!
Теперь Клайд Меншип прислушивался или, вернее, принимал столь внимательно, что казалось, будто оба полушария его мозга слиплись. Его чрезвычайно интересовала астрономическая единица 649-301-3 и все, посредством чего туда можно было бы добраться, независимо от того, насколько несуразным с точки зрения преобладающих на Земле стандартов мог показаться метод транспортировки.
— И причина, разумеется, — продолжал молодой исследователь, — весьма прозаична. Умственное расстройство. Старое доброе умопомешательство. Все двести лет, связанных с космическими путешествиями, мы топчемся в окрестностях собственной планеты. Стоит нам удалиться на мизерных 20 световых лет от ее поверхности, — и мы тотчас же сходим с ума, начинаем вести себя, как умственно отсталые дети и, если сейчас же не повернем назад, можем свихнуться полностью.
Конечно, догадался Меншип, телепатическая раса привыкает с самого раннего детства к полю мышления планеты, полю, непрерывно существующему все время. Они полностью зависят от телепатии как средства общения, у них никогда не возникало необходимости развития какого-либо другого способа. И какое одиночество, какое крайнее отчуждение должны они испытывать, когда корабль достигает той удаленной точки, в которой они уже не в состоянии поддерживать контакт с полем планеты! Запомним эту цифру!
Меншип пришел в состояние приятного возбуждения.
Возьмем теперь их систему образования. О ней можно только догадываться, однако с изрядной степенью достоверности следует предположить, что обучение должно быть чем-то вроде упорядоченного и непрерывного умственного насыщения, причем насыщения взаимного. Каким бы способом ни осуществлялось образование, оно, вероятнее всего, делало ударение на единении отдельного индивидуума с группой. И стоит этой сопричастности стать достаточно слабой вследствие барьера, создаваемого помехами или непреодолимыми межзвездными расстояниями, у флефноба неизбежно наступает разрушение психики. Но все это было несущественно. Главное — космические корабли. Они существуют, следовательно, существует возможность вернуться на Землю, в университет Келли, где ему уже грезилась со временем должность профессора кафедры сравнительной литературы. Впервые искра надежды затеплилась в его груди. Но как только ум допустил такую возможность, присущая ему сметливость сразу же поставила под
