— Ладно, папа, — сказала мать, — попридержи их еще минутку.
— Я держу их, не волнуйся. — Отец поглядывал на уши своих еще диких лошадей. Мать уселась рядом с ним.
Этот момент всегда был наполнен напряженным ожиданием — будто тикало в бомбе, которая могла взорваться в любую секунду, разнести все вокруг и зашвырнуть их всех на луну.
— Было бы неплохо, если бы когда-нибудь мы смогли позволить себе купить парочку нормальных, спокойных мулов. — Мать повторила то, что уже говорила тысячу раз.
— У нас хорошие лошадки. — Отец натянул вожжи, которые обмотал вокруг своих больших рук. — Они научатся вести себя прилично.
— Вот тогда мы и продадим, их, — встряла Кейти.
— А ты сиди и помалкивай, — сказала мать.
— Пошли! — Отец немного отпустил вожжи, и лошади понеслись по дороге, раскачивая крупами из стороны в сторону, дергая головами, изгибая шеи. Но отец прекрасно знал все их трюки и управлял ими как куклами на кожаных нитях.
— У нас хорошие лошадки, — сказал он. — Вдвое быстрее мулов, и, к тому же, весной принесут приплод.
По дороге мать и отец обменивались короткими замечаниями о состоянии соседских полей, их возможной стоимости, о том, сколько еще земли можно будет прикупить в этом году, о том, даст ли банк ссуду на такую покупку.
Лютер рассмеялся и поудобнее устроился на мешках с сеном.
— Чего ты? — спросила мать.
— Вот думал о том, как красиво сейчас вокруг, пока не выпал снег. Не пыльно, не жарко, — заговорил Лу вполголоса. — И тополя под небом...
— Ну и что с того? — снова спросила мать — с вызовом.
— А ничего. Посмотрите, как все красиво вокруг — настоящая картина, как в музее. А вы все только о купле да продаже.
— О, смотрите, среди нас художник нашелся! — воскликнул Мартин. — Ему тоже захотелось таскать в постель нехороших женщин и пить вино.
— Ничего такого мне не захотелось! Лучше землю есть, чем вести такую жизнь.
Лютер закрыл глаза и замолчал.
— А когда вы рассчитаете этого черномазого? — спросил отца Мартин.
— С чего ты взял, что я собираюсь его рассчитывать? И не говори “черномазый”. Говори “чернокожий”.
— Ну, идет зима, и до весны нам работник не будет нужен, — сказал Мартин.
— Ну, не знаю, не знаю. — Голос отца прозвучал примиряюще.
— Он хороший работник, — сказала мать. — Может быть, зимой ему можно будет платить меньше.
— А ты ему ничего такого не говорил, Мартин? — спросил отец.
— Нет, папа, что вы!
— Но вы же знаете, что нам все равно придется это сделать, — рассмеялся Лютер. — Нет работы — нет кормежки.
— Ничего смешного здесь нет, — сказал отец. — Без бережливости вести хозяйство нельзя. Бережливость должна быть во всем — ив том, как содержать дом и инвентарь, и наемных работников. Во всем!
— А мне он нравится, — заявил Гэс.
— Тебе вообще нравятся всякие глупости, — опять встряла Кейти. — Когда я гляжу на него — у меня по телу мурашки бегают.
— Я еще не решил, — сказал отец. — Сегодня все-таки День Благодарения, и даже чернокожий, после того, как урожай собран, имеет право на праздник.
Лютер рассмеялся своим безумным смехом, похожим на ржание. Этим смехом он, казалось, говорил: вы все безумны, и весь мир безумен.
— Лу, а ну прекрати это! — прикрикнул отец. — Сегодня праздник, и мне не хотелось бы пороть тебя в такой день.
— Да, отец, извините, — сказал Лу смиренно. — Мне бы этого тоже не хотелось. — И подмигнул Гэсу.
— Ладно, все, замолчали, — приказал отец.
Новая церковь была небольшой, но высокой. На плоской равнине ее белый шпиль был виден издалека. Ее стены были сложены из песчаника и охристого известняка, все блоки камня были вырублены и обтесаны вручную. Венчала церковь островерхая крыша, крытая кровельной дранкой. Слева от церкви располагалось небольшое кладбище, огороженное проволочным забором; столбы забора были из белого известняка. На кладбище могил пока было мало — прошло слишком мало времени с того дня, как им стали пользоваться.
— Придет день, — сказал отец, — когда сюда переедет Додж. Надо уже покупать землю.
Но пока вокруг простиралась лишь ровная, как стол, золотистая прерия, однообразие которой не нарушалось ни домами, ни строениями, пронзенная в одном месте бело-желтой стрелой храма Господня.
У церкви собрались фермерские семейства, и пока взрослые беседовали, подшучивая друг над другом, сплетничали, дети валяли дурака, стараясь при этом не очень шуметь и не привлекать внимания старших. Прозвонил колокол, во дворе церкви стало тихо — все направились внутрь и заняли свои обычные места. В церкви царили мир и спокойствие, которые становились еще более ощутимыми, когда пелись гимны и когда пастор произносил свою проповедь в День Благодарения. Пастор не принадлежал к тому типу проповедников, которые любят постращать адским пламенем и бурлящей смолой и серой. Лишь изредка, в начале лета, когда становилось влажно и жарко, и когда обычно зачинались дети, он позволял себе немножко погромыхать в своих проповедях.
На этот раз послание мирянам было мягким, как и его манеры, чистым, как и он сам, проникающим в душу, как и его голос. Пастор говорил о Боге, о Трудолюбии, о Приумножении, о порочности пьянства, и, наконец, о Благодарности Господу за дарованный урожай. И это было как раз то, что нужно этим жилистым фермерам с шишковатыми пальцами, чтобы ощутить в полной мере благополучное завершение своих летних и осенних трудов.
Потом, после молитвы, все пожали руку пастору и вышли во двор, чувствуя удовлетворение как после хорошего обеда. Потом еще немного посплетничали, обсудили погоду, разошлись и семьями, как и прибыли, отправились по домам. Некоторые в колясках, но большинство в обыкновенных повозках и телегах.
Матери пришлось посылать Гэса за остальными детьми, которые околачивались вокруг деревянного двойного туалета с дверьми на противоположных концах: с одной стороны, для мужчин, с другой — для женщин. Детей тянуло к нему как мотыльков к свету.
Лу сидел в уборной, а Мартин с какими-то другими мальчиками резвились вокруг. Кейти была с девочками, которые то ли наслаждались видом задней стороны церкви, то ли рассматривали плиту на могиле Маркла, самого старого из тех, кто уже устроился навечно на новом кладбище, то ли занимались еще чем-то. Но тем не менее стояли рядом с туалетом, выкрашенным желтой краской; в женской половине уборной сидела какая-то девочка.
— Мартин! — позвал Гэс. — Папа сказал, что пора ехать.
— Да, едем, — отозвался Мартин. — Дома еще полно работы.
— Да, полно, — согласился Гэс.
— Ну ничего, работа подождет. — Мартин рассматривал туалет.
— Ну, ты же знаешь, папа будет сердиться.
— Знаю, знаю, — сказал Мартин, нахмурившись.
Вдруг в туалете раздался глухой стук, за которым последовал испуганный крик. Левая дверь туалета резко распахнулась, и из него выскочила Джанет Коберман, подбирая юбки. Из открытой двери выкатился небольшой клуб дыма. Мальчики разразились натужным смехом и стали хлопать друг друга по спинам, вертеться на месте, красные, давящиеся от смеха. Гэс смеялся не меньше остальных.
