– Что вы, помилуйте. Разумеется, вы еще ребенок. Но не такой уж маленький. Вы уже подросток. Если бы вы были девочкой, вам бы не следовало так вот просто взять и запереться со мной в комнате.
– Об этом не стоит беспокоиться. Я только хотел сказать:
то, что я вас хорошо знаю, для меня не такая уж гарантия, это только избавляет вас от труда лгать мне. К чему эти церемонии! Бросьте, бросьте, пожалуйста. К тому же я вас не так хорошо знаю, я не во всем и не всегда в вас разбираюсь, особенно в такой темноте. Хорошо бы зажечь свет. Нет, лучше не надо. Во всяком случае, я запомню, что вы мне угрожали.
– Что? Я угрожал вам? Но помилуйте, я так рад, что вы наконец пришли. Я сказал «наконец», потому что уже поздно. Мне непонятно, почему вы пришли так поздно. Возможно, что я обрадовался и в волнении наговорил всякой всячины, а вы меня не так поняли. Охотно допускаю, что наговорил всякой всячины и даже, если хотите, угрожал вам. Только, ради бога, не надо ссориться! Но как вы могли этому поверить? Как могли вы меня так обидеть? Почему вы хотите во что бы то ни стало испортить те короткие минуты, что вы здесь? Посторонний и тот бы постарался быть внимательнее, подойти к человеку ближе.
– Охотно верю; подумаешь, открытие! Я по самой своей природе ближе вам, чем любой посторонний, как бы он ни старался. Это вы тоже знаете, к чему же тогда такие жалобы? Скажите лучше, что это кривлянье, и я сейчас же уйду.
– Вот как! Однако наглости у вас хватает! Вы слишком осмелели. В конце концов, вы все же в моей комнате и как сумасшедший трете пальцы о мою стену. Это моя комната, моя стена! И, кроме того, все, что вы говорите, не только дерзко, но и смешно. Вы говорите, что по самой своей природе вынуждены так со мной разговаривать. Это правда? Вынуждены по самой своей природе? Очень мило со стороны вашей природы. Ваша природа-это моя природа, и если я по своей природе любезен с вами, то и вы тоже обязаны быть любезны.
– А вы любезны?
– Я был любезен.
– Почем вы знаете, может, и я еще буду любезен.
– Ничего я не знаю.
И я подошел к ночному столику и зажег стоявшую на нем свечу. В ту пору у меня в комнате не было ни газового, ни электрического освещения. Я посидел еще некоторое время за столом, пока мне это не надоело, затем надел пальто, взял с дивана шляпу и задул свечу. Выходя, я задел за ножку кресла.
На лестнице я встретился с жильцом с моего этажа.
– Опять уходите из дому, вот бездельник! – сказал он, шагнув через две ступеньки и остановившись.
– А что прикажете делать? – ответил я. – Сейчас у меня в комнате было привидение.
– Вы говорите таким недовольным тоном, словно вам в супе попался волос.
– Шутить изволите. Но заметьте, привидение-это привидение.
– Истинная правда. А что, если вообще не веришь в привидения?
– А я, по-вашему, верю в привидения? Но что толку от моего неверия?
– Очень просто. Попытайтесь преодолеть страх, когда к вам в самом деле пожалует привидение.
– Да, но суть не в этом страхе. Настоящий страх-это страх перед причиной явления. А этот страх остается. Он меня мучает. – Я нервничал и от волнения рылся во всех карманах.
– Но раз вы не боитесь самого привидения, почему вы его не спросили о причине его появления?
– Очевидно, вы еще ни разу не говорили с привидениями. Разве от них дождешься вразумительного ответа! Все только вокруг да около. Впечатление такое, будто они больше нас сомневаются в своем существовании, что, впрочем, не так уж удивительно при их хилости,
– А знаете, я слышал, что их можно откормить.
– Вы хорошо осведомлены. Можно. Но кому охота?
– А почему же? Если это, например, привидение женского пола, – сказал он и шагнул на верхнюю ступеньку.
– Ах, так, но даже и в таком случае не стоит, – сказал я.
Я опомнился. Сосед поднялся уже выше, и, чтобы увидеть меня, ему пришлось наклониться вперед и вытянуть шею.
– Но все же, – крикнул я, – если вы попробуете, придя наверх, забрать себе мое привидение, тогда между нами все кончено раз и навсегда.
– Да я ведь просто пошутил, – сказал он и втянул голову.
– В таком случае все в порядке, – сказал я. Теперь я, собственно, мог спокойно отправиться на прогулку. Но я чувствовал себя таким одиноким и потому предпочел подняться наверх и лечь спать.
