Рэнд вернулся к машине, уселся за руль. Он глядел на мост, на реку и поля за ней, однако видел не их, а карту местности. Выехав на шоссе, он повернет не направо, а налево, в сторону города, а там, не доезжая реки, будет поворот на проселок, который, через сотню с небольшим миль, выведет к волшебному распадку. Да, Рэнд видел перед собой карту, и в нем исподволь укреплялась решимость. Однако он сказал себе: хватит глупить, какие еще волшебные долины, поворачивать нужно направо, думать же не о всякой ерунде, а о работе, которая, возможно, ждет его в Чикаго. Тем не менее на шоссе он повернул налево.
Попасть сюда было легче легкого, думал он, сидя на крыльце. Никаких блужданий по дорогам, никаких остановок, чтобы узнать, туда ли он направляется. Нет, он вел машину так, словно ехал этой дорогой только вчера. Ему пришлось остановиться у горла долины, ибо проселок внезапно обрывался; он остановил автомобиль и двинулся дальше пешком. Рэнд признался себе, впервые с тех пор, как очутился в деревне, что запросто мог не попасть в нее, пускай даже исходил распадок вдоль и поперек; главное было не найти, а узнать. Ему повезло, он узнал то, что видел и запомнил мальчишкой, узнал и вновь ощутил волшебство. Он отыскал тропинку, которая возникла будто из пустоты, привела его на вершину холма и незаметно перетекла в деревенскую улицу. Он ступил на эту улицу, залитую лучами осеннего солнца, и вскоре увидел пожилую даму, что поджидала его у забора своего дома, как если бы ее заранее известили о том, что он вот-вот подойдет.
Расставшись с ней, он зашагал к дому, который, по словам дамы, принадлежал ему. Едва он поднялся на крыльцо, как послышался стук: кто-то стучал в заднюю дверь.
— Я Молочник, — объяснил стучавший, когда Рэнд отпер дверь. То был то ли человек, то ли призрак: его облик словно постоянно менялся; стоило на мгновение отвернуться, как создавалось впечатление, что перед вами — совсем другое лицо.
— Молочник, — повторил Рэнд. — Что ж, пожалуй, молоко мне пригодится.
— Вдобавок, — продолжал Молочник, — могу предложить яйца, хлеб, масло, ветчину и прочее. Вот керосин, теперь у вас есть чем заправить лампу. Дров достаточно, потом наколю еще. Спички и щепки на растопку, как войдете, слева от двери.
Рэнд припомнил вдруг, что ни разу не платил Молочнику и даже не порывался заплатить. Молочник был не из тех, при ком можно было упоминать о деньгах. В заказах необходимости, как правило, не возникало: Молочник каким-то образом узнавал, кто и в чем нуждается, не заводя о том разговора. Рэнду стало стыдно при воспоминании о том, какие последствия имела его необдуманная фраза насчет семян. Он поставил в неловкое положение не только Молочника, но и самого себя, ибо, едва слова сорвались у него с языка, он понял, что нарушил некий неписаный закон, который тут обязателен для всех.
На дворе постепенно сгущались сумерки. Скоро пора будет готовить ужин. А потом? Почитать? Нет, не хочется. Может, посидеть над планом разбивки сада? Опять-таки нет. Во-первых, у него все равно нет семян, а во-вторых, кто же сажает сад в краю вечной осени?
В гостиной дома напротив, просторной комнате с — массивной мебелью и огромным камином, зажегся свет. Старик с палочкой что-то не возвращался, хотя ему давно уже пора было вернуться. Издалека доносились голоса играющих детей. Старость и молодость, подумал Рэнд, старость, которая ни о чем не тревожится, и молодость, которая ни о чем не думает. Однако он не стар и не молод; что же он тогда делает здесь?
Рэнд встал, спустился с крыльца и вышел на улицу, пустынную, как всегда. Он медленно направился в сторону парка на окраине деревни, где часто бывал и просиживал часами на скамейке под сенью деревьев. Он был уверен, что найдет там детей, хотя не знал, на чем основывается его уверенность; до сих пор он детей не встречал, лишь слышал их голоса. Он шагал мимо притаившихся в сумраке домов и думал о том, жили ли в них когда-нибудь люди. Сколько вообще жителей в этой безымянной деревушке? Пожилая дама рассуждала о своих друзьях, которые когда-то проживали тут, но потом уехали. Однако вполне возможно, что с возрастом она приобрела привычку выдавать желаемое за действительное. Так или иначе, заметил про себя Рэнд, дома находились в довольно-таки приличном состоянии. Там не хватало черепицы, сям облупилась краска, но нигде не было видно ни выбитых окон, ни прогнившей древесины, ни покосившихся водопроводных труб. Словом, возникало впечатление, что их совсем недавно отремонтировали.
Улица привела Рэнда в парк. Он по-прежнему слышал голоса детей, но теперь они звучали приглушеннее не так громко, как ранние. Рэнд прошел через парк и остановился на опушке, глядя на окрестные поля. На востоке вставала луна, полная луна, струившая столь яркий свет, что можно было рассмотреть каждую кочку, каждый куст, чуть ли не каждый листик на дереве, под которым стоял Рэнд. Он осознал вдруг, что луна была полной всегда, она поднималась в небо с заходом солнца и исчезала перед рассветом и выглядела всегда огромной желтой тыквой, этаким вечноспелым плодом, еще одной характерной особенностью края вечной осени. Осознание этого явилось для Рэнда чем-то вроде потрясения основ. Почему, ну почему он не замечал прежде? Ведь он пробыл здесь достаточно долго, чтобы заметить, достаточно долго, в конце концов, смотрел на луну, — и на тебе! А сколько он пробыл здесь — недели, месяцы, год? Он попытался посчитать, прикинуть и обнаружил, что у него ничего не выходит. Ему не от чего было оттолкнуться. Дни тут были похожи друг на друга как близнецы, время текло столь плавно, что трудно было сказать, движется оно или застыло в неподвижности.
Детские голоса постепенно отдалялись. Прислушавшись к ним, Рэнд постиг, что они звучат у него в сознании. В действительности же дети давно разошлись по домам. Да, они придут снова, если не завтра, то послезавтра, придут и будут играть и шуметь, но теперь они ушли. Впрочем, какая разница? К чему убеждать себя, что они и впрямь существуют?
Рэнд повернулся спиной к полям и побрел обратно. Когда он приблизился к своему дому, ему навстречу из темноты выступила какая-то фигура. Он узнал пожилую даму. Судя по всему, она дожидалась его возвращения.
— Добрый вечер, мэм, — поздоровался Рэнд. — Отличная погода, не правда ли?
— Он ушел, — проговорила дама. — Ушел и не вернулся, точь-в-точь как остальные.
— Вы про старика?
— Про нашего соседа, — ответила она. — Старика с палочкой. Я не знаю, как его зовут, никогда не знала. И ваше имя для меня тоже загадка.
— Я вам представлялся, — заметил Рэнд, но она не обратила на его слова ни малейшего внимания.
— Мы жили почти рядом, — продолжала она, — и понятия не имели, как кого зовут. Мы безымянный народ. По-моему, это ужасно, ужасно!
— Я поищу его, — сказал Рэнд. — Он мог заблудиться.
— Да, поищите, поищите, — отозвалась дама, — пожалуйста, поищите его. Вам станет легче. Вы избавитесь от чувства вины. Но вам его не найти.
Рэнд медленно двинулся в том направлении, какое обычно избирал старик. У него сложилось впечатление, что тот ходил по центральной площади и обратно, но наверняка сказать было невозможно; до сих пор маршрут прогулок старика не представлялся чем-то важным, что заслуживало бы изучения. Едва ступив на площадь, Рэнд углядел на тротуаре некий предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении стариковой шляпой. Хозяина шляпы нигде не было. Рэнд подобрал головной убор, расправил его и взял за поле, чтобы лишний раз не помять.
Площадь нежилась в лунном свете. Посреди нее возвышался памятник неизвестно кому. Обосновавшись в деревне, Рэнд попробовал было выяснить, кого изображает статуя, но потерпел неудачу. На гранитном постаменте не было ни бронзовой таблички с именем, ни выбитой в камне пояснительной надписи. Черты лица статуи сгладились под воздействием времени, плащ, в который облачил изваяние неведомый скульптор, лишал возможности датировать ее по одежде, в позе каменного человека не было ровным счетом ничего примечательного. Статуя стояла на площади немым свидетельством людской забывчивости.
Рэнд огляделся по сторонам и, в который уже раз, поразился нарочитой несовременности деревни. Лавка мясника, парикмахерская, кузница, но ни гаража, ни станции обслуживания, ни пиццерии, ни закусочной. Жилые дома рассказывали историю поселения, а площадь словно кичилась ей. Деревня была неизмеримо древней, осколком былого, уцелевшим в урагане времени, кусочком минувшего столетия. Правда, на ней лежал отпечаток нереальности, как будто ее построили специально, чтобы продемонстрировать, каким было прошлое. Рэнд покачал головой. Что с ним сегодня такое? Откуда взялись эти сомнения и подозрения, после стольких-то дней мира и покоя?
