Паша Центнер, внимательно выслушав Евгения Александровича. – И потому творю зло, ха-ха, с особым удовольствием. С мазохистским, я бы сказал, удовольствием.
Сказав последнюю фразу, Центнер посмеялся.
'Нет, все-таки, он – штучка', – подумал Смирнов и, закурив предложенную ему огромную гаванскую сигару ручной вертки, изложил просьбу Святослава Валентиновича.
– Сделаем, не волнуйся, – махнул рукой Паша Центнер. – За два миллиона баксов ее под именем Любовь и под фамилией Орлова в Сочи доставят в хрустящем целлофане с вертлявыми цветными ленточками.
– Два миллиона – это все, что у него есть...
– Потому и прошу два миллиона. Если бы у него было два рубля – взял бы два рубля...
– За эти деньги можно целую зону освободить...
– Попробуй... – усмехнулся Центнер. – Я перекину тебе следующего клиента.
– В таком случае, я отдам ему те семь тысяч, которые он нам заплатил...
– Сунешься – в бетон закатаю... Вместе с Машей. Ферштейн?
Они помолчали, с разными чувствами вспоминая события полугодовой давности, затем выпили по рюмочке за здоровье тех, кто на зоне (тост предложил хозяин дома), и вновь помолчали.
– Ты чего скуксился? – прервал паузу Центнер. – На тебя не похоже. О всемирном потеплении совсем не говоришь и о вреде социального обеспечения тоже.
– А откуда ты знаешь о вреде социального обеспечения? – спросил Смирнов, вспомнив, с какими погребальными речами хоронил собеседника на берегу Пономарки.
– Стылый рассказывал. Мы сейчас с ним большие кореша. Кстати, ты знаешь, что он женился законным браком?
– На Юлии? – импульсивно вскинул глаза Смирнов.
– На ней... – иронично глядя, хмыкнул Центнер. – Ревнуешь?
– Да нет... – опустил глаза Смирнов. – Он ведь у нее первый. Они еще студентами жили, ты же знаешь.
– Ревнуешь, – удовлетворенно протянул король бандитов. – Баб бывших не бывает. Я Машу тоже ревную...
Они задумались. Смирнов думал о Юлии, Центнер о Марье Ивановне. Через минуту оба поняли, что увязают в высохшем болоте, и Паша спросил:
– Так что ты скуксился, когда я сумму назвал?
Смирнов смутился и, помявшись, сказал:
– Может не надо ее освобождать?
– Почему не надо, дорогой Евгений Александрович? Это же бизнес. Я на одном этом деле заработаю миллион зеленых.
– Она выйдет и снова его захомутает. И Петя тогда не то, что центнером, тонной станет.
– Не захомутает, – заулыбался шутке бандит. – Как я слышал, ее уже подлечили и теперь к сексу, даже тривиальному, у нее полнейшая апатия.
– Как вылечили?
– Били ее за соответствующие отклонения. Ей в Сочи теперь срочно нужно. Лечиться от хрипов в легких и шума в голове.
– А как же Лена? – помолчав, вспомнил Смирнов девочку. – Ты же по миру ее пустишь?
– Это полезно. Ты же сам писал в 'Сердце Дьявола' о санитарной ведьме Гретхен Продай Яйцо.
Смирнов вспомнил Гретхен Продай Яйцо. Как она без жалости изводила тех, кто в будущем мог причинить зло.
– Так я тоже санитарный ведьмак, – продолжил Паша Центнер, усмехаясь. – Ну, по крайней мере, в данном случае. Санитарный ведьмак, потому что чувствую, что ему с дочкой надо очутиться на улице. У него есть голова, есть родная кровиночка, у нее есть отец и Петя – все карты им в руки. Так что два миллиона и ни копейкой меньше. А точнее – два миллиона двести тридцать пять тысяч триста пятьдесят долларов. Мои ребята все его барахло с точностью до десяти центов оценили.
– Оставь им хотя бы на жизнь.
– Нет. Пусть поголодают. Я – не собес. Я – бандит с большой буквы.
– Оставляешь его на крайнюю мазу?
– Все мы под ней ходим...
Святослав Валентинович встретился с Пашей Центнером и Смирновым на Ярославском вокзале. С ним была Лена, старавшаяся казаться взрослой. На плечах ее висел туго набитый рюкзачок. Отдав Центнеру деньги, Кнушевицкий пожал руку Смирнову, и, ведя дочь за руку, пошел к входу в метро. Паша Центнер, криво улыбаясь, смотрел им вслед.
Перед самым входом на станцию отца с дочерью остановил продавец лотерейных билетов.
– Сегодня у нас суперигра! Купите билетик, не пожалеете. Пятнадцать рублей, и вы неделю обедаете в лучшем ресторане Москвы!