– Ни фига себе, допрыгались... – воскликнул я, безмерно удивленный. – Похоже и нам с тобой, Ольга, грозит такая же участь... Минут через десять, максимум – через полчаса мы станем такими же, как и они... И вся оставшаяся часть нашей жизни будет посвящена облегчению участи бездельников, неудачников, пьяниц и просто дебилов, как в отдельности, так и виде электората... Что же делать, что же делать?
И, глубоко задумавшись, отошел в сторону и уселся на подвернувшемся ящике из-под капсюлей детонаторов. Через три минуты я понял, что надо делать и, найдя в ящике под стеллажом бумагу (конечно, это был чистый лист А1 для печатания долларов), разрезал ее на несколько частей и начал писать на них четыре записки одинакового содержания. Вот их текст:
Написав, подошел к товарищам, сидевшим на красном бархатном диване и дрожащим голосом пролепетал:
– Если у вас сохранилась хоть капелька любви или дружбы ко мне, обещайте, что вы, не читая, отдадите эти записки первому встречному нормальному человеку!
– Что ж ты так нервничаешь, милый? – сказала Ольга с ангельской улыбкой. – Конечно, отдадим. Садись с нами, мы обсуждаем, что дальше делать.
Я уселся на диван между Борисом и Ольгой и стал слушать, что они говорят.
– Мне кажется, что сначала мы должны найти этих бедняг, которые, спасая свои жизни, прыгнули в провал... – сказал Николай, волнуясь как первоклассник, впервые приглашенный к доске. – Может быть, они нуждаются в помощи... Вы подождите меня здесь, а я пойду, найду их и приведу.
Сказав это, он встал, и ища что-то, стал ходить взад-вперед по комнате. Наконец, он нашел рядом с кипсейкой длинную деревянную линейку, а в углу, среди ветоши – старую порыжевшую простыню, сделал из них 'белый' флаг и вышел с ним из мастерской.
Проводив его сочувствующими газами, Ольга обхватила наши пятерни своими теплыми ладошками и сказала воркующим голосом:
– Надо все это уничтожить. И станок, и доллары... Ничего, кроме зла они людям не принесут... И идти к Инессе. Она – добрый человек и поможет начать нам делать добрые дела... Она наставит нас на путь истинный...
– А может быть, не надо все это уничтожать? – предпринял я робкую попытку спасти доллары и свое будущее благополучие. – Губернатор Вилли Старк из 'Всей королевской рати' Уоррена говорил, что добро можно делать только из зла, потому, что делать его больше не из чего...
– Нет... – покачал головой Борис. – Мы его будем делать из своих душ...
– Да твоя душа, – взорвался я, – сейчас состоит из той синенькой жидкости, которую Инесса вколола в твой бараний позвоночник!
– Пусть состоит! – убежденно ответил Борис. – Пусть я вышел из этой синей жидкости! Но я счастлив тем, что никогда в своей жизни зла никому больше не причиню!
– И я тоже... – блаженно протянула Ольга. – Вернусь в Москву, устроюсь медсестрой или простой сиделкой в хоспис... Буду смертельно больным помогать...
– Хоспис, хоспис... – передразнил я. – Наверняка этим хосписом командует какой-нибудь прожженный воротила... И деньги из умирающих качает для организации фешенебельных публичных домов с малолетками-проститутками...
– Или уйду в монашки, – не слушая меня, мечтательно продолжила девушка, – и буду грехи чужие без устали замаливать... И за тебя, Женечка, буду молится...
В это время в мастерскую вошел с ног до головы мокрый Коля.
– Убежали они от меня... – печально сказал он. – Я их нашел на девятом горизонте и стал им белым флагом махать. А они стрельнули в меня пару раз и убежали... Я бежал, бежал за ними, кричал, чтобы остановились, но напрасно. И так расстроился, что заплакал... Посидел, посидел немного, потом флаг воткнул в землю, записку Черного к древку проволочкой прикрутил и к вам пошел...
– Не расстраивайся, Колинька! Они вернутся, вот те крест, вернуться... А теперь пойдемте к Инессе, посоветуемся, что с этой мастерской делать... Ты что, Женечка, такой грустный?
– Тещу жалко... – чуть не плача ответил я. – И того сумасшедшего... Я так сильно ему в горло ударил... Больно ему, наверное, теперь... Пойду извинюсь...
– Да, да! Пойдемте, попросим у них прощения. Я ведь тоже... – начала было Ольга, и, вспомнив, как она недавно выдавила глаз своему сопернику, горько заплакала.
– Не плачь, милая, не плачь! – начал я ее успокаивать. – Ведь это не ты сделала, а бес, который в тебе раньше сидел... Ты теперь совсем другая, святая почти, и он тебя простит...
И, поминутно вытирая слезы раскаяния, мы побрели, поникшие к камере взрывников.
Буйные сидели тихо. Когда мы вошли в камеру, они сжались от страха и заслонились от нас руками. Мы вчетвером стали перед ними в ряд и стали просить прощения.
– Они не прощают... – через минуту расстроено сказала Ольга, обернув ко мне головку. – Давайте станем на колени...
И мы упали на колени и со слезами на глазах начали вымаливать прощение. Увидев нас на полу, буйные растерялись и начали удивленно переглядываться. Решив, что наши мольбы начинают доходить до их душ, мы с удвоенным рвением продолжили канючить об амнистии. Но вместо сочувствия в глазах у сумасшедших начал появляться хищный блеск, они привстали, руки их потянулись к табуреткам...
