а Ксения, никогда не знавшая, что такое 'либидо', что такое 'вытеснение' и 'сублимация', природным своим умом поняла Бориса до последней клеточки! Поняла, как надо управлять им, как действовать наверняка.
Черт... Похоже, я убедил себя, что именно она спровадила Бориса на тот свет.
Но продолжим наши игры.
Так... Что было дальше? Убедившись, что Борис управляем, Ксения сделала трехмесячную паузу (кто знает жизнь – не торопится, да с белокурым богом, наверное, хотелось пожить), по истечение коей приступила к выполнению своего плана, а попросту шепнула мужу, что Катькин Володя много говорит о ее, Ксюшином, моральном уровне.
И Борис, как юный пионер, идет к Володе с Катериной, идет, чтобы пресечь сплетни.
Катерина говорит ему, что это вовсе не сплетни, а естественный факт новейшей истории. И вообще, Ксения по-прежнему не дает ей прохода.
И получает пощечину.
Володя бросается защищать свою даму и получает пулю в лоб.
Борис, сраженный содеянным, приводит наследственность в исполнение. Убивает себя выстрелом в висок.
Все! Цель достигнута! Ксения одним ударом расправляется со всеми...
И, торжествующая, идет к подруге.
Катерина, увидев ее, все понимает.
Или Ксения говорит: 'Вот, Катюша, теперь никого между нами нет. И никто теперь не скажет тебе: Или я, или она!'
Катерина, естественно, устраивает истерику с ревом, царапаньем и непродуктивным мордобоем: 'Я тебя посажу, сучка! Я тебя посажу! На десять лет ковырялкой станешь!'
Ксения пугается.
'Посадит, не посадит, а сплетнями обложит – не отмоешься'.
И уезжает в затерявшийся в сибирской тайге городок и выходит там замуж. Не за первого попавшегося человека, а за сына крупного чиновника, контролирующего и прокуратуру, и милицию...
Черт! Как все ровно складывается. Надо держать язык за зубами. Убьет еще.
Бог мой!! Она ведь недавно говорила, что у нее хранится пистолет Глеба! Я еще сказал, что лучше бы его сдать куда надо или свекру отдать. Дети ведь в доме, мало что может случиться.
А она, темно усмехнувшись, покачала головой...
Нет, не надо ничего ей рассказывать.
...Почему мне встречаются такие люди?
Впрочем, ничего странного. Нормальные люди тянутся к нормальным, а мы, ненормальные – к ненормальным. Тянемся, потому что норма нам скучна.
Норма скучна.
Скучны душевное здоровье и плюшевые стереотипы.
Любить женщину, у которой такое прошлое – это подарок судьбы... Господи, до ее прихода еще целых шесть дней... Как я их переживу?
Чернов заснул, обнимая подушку Ксении. Ему снился ее тонкий запах...
Это случилось, когда Борис учился на последнем курсе. Никаким 'Белым Орлом' еще и не пахло.
Он ушел к любительнице Бодлера и Бродского. Она поила его кофе с лимоном и рассказывала о художнике Модильяни. Как Анна Ахматова бросала ему охапки красных роз в окно, как он валялся пьяный в людных местах, валялся, чтобы, наконец, заметили, чтобы сказали: 'Смотри, смотри, вон Модильяни'; как на следующий день после его смерти в больнице для нищих, Жанна Эбютерн, его бедная супруга, выбросилась из окна, выбросилась беременной, выбросилась, не в силах вынести жизнь без Моди.
Сердце Ксении сжалось. Из подруги льва она превратилась в волчицу. Стала резче, стала красивее.
И приручила лыжника Диму.
Борис увидел их на вечеринке. Она, в черном коротком платье, сама принцесса Греза на шпильках, глаз не сводила с Димы. И танцевала только с ним.
Дима важничал. Он был король.
Борис злился – его фифочка в перекосившемся свитере, фифочка, не умеющая толком подмыться, не шла ни в какое сравнение с девушкой, ни на шаг не отходившей от этого напыщенного пижона.
В точно выбранную минуту (фифочка рассказывала: 'И представляете, когда Бодлеру было одиннадцать лет, мать взяла его за руку и отвела в интернат. По дороге он горько плакал: 'Мама, мамочка, таких, как я, нельзя отдавать в детский дом, понимаешь, нельзя!'') Ксения посмотрела Борису прямо в глаза.
'Ты же мужчина! Все в твоей власти'.
Борис не раздумывал. Скорая помощь увезла Диму со сломанной ключицей. Заплаканная фифочка ушла одна с томиком 'Цветов зла' под мышкой.
Потом были сплетни. 'Это, она, змея подколодная, все устроила'.
