не спала всю ночь. Эми Брау же, напротив, всю ночь мирно проспала в своем кресле. Проснувшись, она пробормотала только: —Вы получите письмо, и в нем будет что-то про поездку. — Потом она отчего-то вздрогнула и, не говоря больше ни слова, отправилась в салон на Бонд-стрит, где работала модельершой. Салон принадлежал одному крупному парижскому дому мод.
Лавиния Кинг никогда не умела ничего устраивать. Она не знала даже, что есть вещи, которые нужно устраивать, иначе они не сделаются. Однако в этот день она ощутила, что нуждается в немедленной помощи своего друга-миллионера.
Лиза осталась в апартаментах одна. Она сидела на диване, широко раскрыв свои черные живые глаза и глядела в пустоту. Ее черные волосы спадали на лоб, локон за локоном, загорелая кожа пылала. Полные губы непрестанно двигались.
Она не удивилась, когда дверь вдруг без стука открылась. Сирил Грей мягко затворил ее за собой. Она была очарована настолько, что не могла даже пошевелиться, приподняться, чтобы приветствовать его. Он подошел, взял ее голову в руки и, отклонив назад, поцеловал прямо в губы, чуть не прокусив их. Это продолжалось всего лишь мгновение; вот он уже отпустил ее и, усевшись рядом с ней на диван, произнес несколько банальных слов о погоде. Она смотрела на него с удивлением и ужасом, а он, казалось, не обращал на это внимания, продолжая болтать обо всем подряд — о театре, о политике, о литературе, о новостях искусства…
Наконец она пришла в себя настолько, что смогла вызвать горничную и заказать чай. После чая и новой серии пустых разговоров она наконец решилась. Или, лучше сказать, осознала свое решение: она поняла, что уже принадлежит этому человеку телом и душой.
Она не испытывала и тени стыда — все было выжжено пламенем, охватившим ее душу. Она долго и безуспешно пыталась показать ему это, свернуть разговор с накатанных рельсов, заговорить о серьезном. Но он всякий раз озадачивал ее своей мягкой улыбкой и непрекращающейся болтовней, превращавшей любой предмет в невыносимую банальность, шести часам она уже мысленно стояла перед ним на коленях. Вслух же она осмелилась лишь попросить его остаться на ужин.
Он отказался. Оказалось, он уже дал согласие отужинать, вместе с некоей мисс Бэджер в Чейни- Уолке. Он пообещал позвонить, если вернется не слишком поздно. Она попыталась отговорить его от ужина с этой мисс, но он ответил, и это были его первые серьезные слова, что никогда не нарушает своих обещаний.
Наконец он поднялся, чтобы уйти. Она буквально вцепилась в него. Он дал ей почувствовать свое раздражение. Тогда она стала тигрицей, он же превратился в невинного ягненка, ответив ей лишь все той же мягкой улыбкой.
Он поглядел на часы, и его поведение вновь резко изменилось.
— Я обязательно позвоню, если смогу, — сказал он ласково, но твердо, и силком усадил ее на диван.
Он ушел, а она лежала на подушках и рыдала так, как, кажется, не рыдала никогда в жизни.
Остаток вечера показался ей сплошным кошмаром — как, впрочем, и Лавинии Кинг. Пианиста, заглянувшего в надежде на обед, вышвырнули с руганью: зачем он притащил с собой этого мужлана, этого психа, этого идиота? Эми Брау взяли под жирные белые руки и усадили за карты. Однако стоило ей в первый раз опять произнести слова «большой дом», как ее тоже выгнали. Наконец, Лавиния была чрезвычайно озадачена, услышав от Лизы, что та не придет смотреть ее выступление — единственное в Лондоне в этом сезоне! Это было невероятно. Когда Лавиния ушла, Лиза тоже было засобиралась и даже накинула манто, однако передумала, не дойдя и до половины холла.
Весь вечер она металась, страдая от нерешительности. Когда Биг Бен пробил одиннадцать, она лежала на полу в полном отчаянии. Минуту спустя зазвонил телефон. Это был Сирил Грей — конечно, конечно, кто же еще мог это быть?
— Когда я мог бы застать вас дома? — спросил он вежливо.
Она представила себе его па том конце провода, с ехидной улыбкой на устах, почему-то решив, что он всегда так улыбается.
— Никогда! — воскликнула она в сердцах. — Я завтра же уезжаю в Париж. Первым поездом!
— Тогда я лучше приеду сейчас. — Его голос звучал неумолимо, как смерть. Только поэтому Лиза сразу же не бросила трубку.
— Сейчас нельзя! Я не одета.
— А когда же?
Нет, каков нахал! Наверняка он ехидно улыбается, к том) же подавляя зевоту… Но тут силы оставили ее:
— Приезжайте, когда хотите.
Трубка выпала из ее руки, но она еще успела расслышать слово «такси».
Утром она проснулась ни жива ни мертва. Он приехал, потом уехал. Они не обменялись почти ни единым словом, и он ничем не выразил, что хотел бы встретиться с ней еще раз. Лиза велела прислуге собирать вещи, намереваясь ехать в Париж, но у нее самой не было никаких сил: она вдруг ощутила себя безнадежно больной. Истерия постепенно перерастала в неврастению, причем Лиза чувствовала, что исцелить ее могло бы одно-единственное слово. А слово это все не звучало. От кого-то она слышала, что Сирил Грей иногда играет в гольф под Хойлейком. Ей захотелось немедленно поехать искать его, но эту мысль очень скоро сменили мысли о самоубийстве. Прошло несколько, а точнее много дней, прежде чем Лавиния Кинг заметила, что с Лизой что-то неладно. Мысли Лавинии редко вырывались за границу размышлений о ее собственных талантах и достоинствах. Тем не менее она увезла Лизу с собой в Париж: в конце концов, та была нужна ей как компаньонка.
Через три дня после их прибытия в Париж Лиза получила открытку, на которой стоял лишь адрес да большой вопросительный знак. Подписи не было, его почерка Лиза не знала, но сразу поняла, от кого она. Не медля ни минуты, она схватила манто и шляпку и помчалась вниз по лестнице. Автомобиль стоял у подъезда; десять минут спустя она уже стучала в дверь парижской студии Сирила.
Дверь открыл он сам.
Он раскрыл руки, чтобы обнять ее, но она уже стояла перед ним на коленях. — О мой бог, мой китайский божок! — воскликнула она.
— Вы позволите, — прервал ее Сирил серьезным тоном, — представить вам моего друга и учителя, мистера Саймона Иффа?
Лиза подняла глаза. Кроме Сирила, в студии был еще один человек, очень пожилой, но необычайно живой и бодрый. Смутившись, она поднялась на ноги.
— Ну, какой я ему учитель, — произнес тот добродушно, — а вот он и вправду китайский божок, как вы совершенно точно изволили заметить. Я же — всего лишь студент, изучающий китайскую философию.
Глава II НЕСКОЛЬКО ФИЛОСОФСКИХ РАССУЖДЕНИЙ О ПРИРОДЕ ДУШИ
Если не брать в расчет наших западных манер, — заметил Сирил Грей, — то разницы между китайской философией и английской нет никакой. Китайцы закапывают мужчину живьем в муравейник, англичане знакомят его с женщиной. Эти слова вернули Лизу Ла Джуффриа на землю, хотя и были сказаны безо всякого намека на иронию. Она решила немного осмотреться. Сирил Грей разительно изменился. В чопорном Лондоне на нем был красный пиджаке огромным галстуком-бабочкой под мягким шелковым воротником. В богемном Париже он был одет с какой-то дьявольской строгостью, с полным соблюдением этикета. Смокинг безупречно-строгого покроя, застегнутый на все пуговицы, светло-серые брюки. Черный широкий галстук, заколотый булавкой с сапфиром, таким темным, что его почти не было заметно. Воротник жестко накрахмален. В правом глазу — монокль без ободка. Соответственно костюму изменилось и поведение. На лице не было ни высокомерия, ни улыбки. Так мог бы выглядеть дипломат эпохи кризиса какой-нибудь империи; нет, не дипломат даже, а скорее дуэлянт перед началом дуэли. Студия, где произошла их встреча, находилась на бульваре Араго, рядом с тюрьмой Сайте. Чтобы попасть в нее, нужно было свернуть с улицы
