опасными, по гребням скользили любители серфинга, то и дело падая с досок и с головой уходя под пену прибоя. Всякий раз Карпухин вздрагивал и переводил взгляд на двух спасателей, сидевших под навесом на деревянной вышке и что-то разглядывавших в бинокли. Спасатели, однако, не обращали на серфингистов никакого внимания, то и дело покрикивая на одиночных пловцов, заплывавших за какую-то невидимую с берега морскую линию.
Дамы загорали, переворачиваясь со спины на живот, будто в гриле, а Карпухин сидел в тени грибка, слушал по транзистору местную русскую станцию и думал о человеке, которого никогда в жизни не видел. Не то чтобы он чувствовал себя агентом-вербовщиком, но некое ощущение причастности к сюжетам старых шпионских романов, которые он читал в детстве, все же оставалось, не позволяя относиться к порученной ему миссии с нужной серьезностью.
То ли в ворохе лежавшей на одеяле одежды, то ли у кого-то в сумочке телефон заиграл Турецкий марш Моцарта, и Карпухин крикнул:
- Роза, в каком ухе у меня звенит?
- В обоих, - сказала тетя Роза, неохотно поднимаясь и стряхивая с себя песок. - У тебя звенит в обоих ухах, потому что вон у той тетки, что никак не хочет протянуть руку, телефон тоже играет Моцарта. Надо будет мне записать что-нибудь более экзотическое. Киркорова, например. Хотя нет, Филя сейчас у половины Израиля... Нет, дорогой, это я не тебе, это Саша спрашивает, почему у меня на мобильнике играет Моцарт, а не Филя. Нет, он не купается. Да, дорогой, передам. И это все, из-за чего ты заставил меня подняться? До вечера, дорогой, не забудь по дороге домой купить помидоров, бери покрупнее, это для салата. Все.
Тетя Роза бросила телефон в сумочку и задумчиво посмотрела на Карпухина.
- Если я тебе кое-что сообщу, - сказала она, - ты пойдешь, наконец, купаться?
- Роза, - сказал Карпухин, - ты же знаешь: если пойду я, пойдет Руфочка, потому что она воображает, что я не умею плавать. А если пойдет Руфь, то и Сима на берегу не останется, а она плавать точно не умеет. Так что, извини...
- Ну и ладно, - кивнула тетя Роза. - Так что я хотела сказать? Да! Мирончик нашел твоего приятеля. Ты ж понимаешь, трудно ли умеючи...
- Замечательно, - с чувством произнес Карпухин. - Где он живет?
- Откуда мне знать? - удивилась Роза. - Вечером Мирончик все тебе сам расскажет.
Карпухин скинул с плеч полотенце.
- Пойду искупаюсь, - сказал он. - Кто призван выполнить миссию, тот не утонет.
- Да? - с сомнением сказала тетя Роза. - Мне почему-то казалось, что Мессия должен прибыть на белом ослике, и не в Нетанию, а в Иерусалим.
- Миссия и Мессия - две большие разницы, дорогая Роза, - сказал Карпухин и пошлепал к воде.
- Михаил Янович Гинзбург, - сказал Мирон после того, как ужин был закончен, пиво выпито, а кофе подан, - живет в Тель-Авиве на улице Гуш Эцион, дом шестнадцать, квартира сорок один. Он, конечно, мог поменять адрес и не уведомить об этом министерство внутренних дел, так что я бы не считал эту информацию такой уж надежной...
- Гуш Эцион, - смущенно пробормотал Карпухин. - Ты мне поможешь найти эту улицу?
- Где эта улица, где этот дом? - пропел Мирон. - Знаешь, Саша, я сам не большой знаток Южного Тель- Авива, но ты, видимо, думаешь, что в Израиле уже нет квартирных телефонов, одни мобильники? Или ты решил, что в Израиле нет телефонной справочной?
- Помнишь, Мирончик, - вмешалась Роза, - когда мы приехали, учительница спрашивала нас в ульпане: 'А у вас в России был телевизор? А вы знаете, как пользоваться стиральной машиной?'
- Ну да, - с досадой отозвался Мирон, - про унитазы нас тоже спрашивали. Но я...
- Звони в справочную, - прервал Карпухин неожиданный приступ воспоминаний. - Только... если он действительно поменял квартиру...
- Если телефонная линия у него купленная, - назидательно произнес Мирон, - то номер не меняется от того, сколько бы раз хозяин ни переезжал с места на место.
Он набрал три цифры и, помолчав, быстро произнес на иврите несколько слов. 'Совсем без акцента', - подумал Карпухин и хмыкнул: интересно, как он, вовсе не зная языка, мог бы определить акцент. Просто ему показалось, что Мирон говорил на иврите так, как он, Карпухин, не сможет никогда в жизни. Да и надо ли ему?
- Во-о-от, - протянул Мирон, записав номер на бумаге и положив трубку. - Сам звонить будешь или...
- Сам, - сказал Карпухин. - Только не сейчас. Позже.
- А может, они рано ложатся? - запротестовал неугомонный Мирон, но на помощь Карпухину неожиданно пришла тетя Роза.
- Мирончик, - сказала она. - Здесь даже маленькие дети раньше десяти спать не идут.
Карпухин сел за телефон, когда все угомонились, и даже из спальни хозяев перестали доноситься громкие голоса - Роза доказывала мужу, что гостей непременно надо повезти в Назарет и Вифлеем, эти цитадели христианства, а Мирон сердито объяснял, что именно в этих цитаделях сейчас делать нечего, потому что они стали оплотами мусульманского экстремизма, а не христианского смирения, и если она не хочет, чтобы ее сестра оказалась в неприятной ситуации...
Наконец, затихли.
- Ты собираешься спать, Саша? - спросила Руфь, выглянув из комнаты.
- Да, - ответил он и поднял трубку.
'Гинзбург - ночная птица, - сказал ему в Москве Яков Аскольдович. - На работу он не приезжал раньше полудня, но зато и не уходил раньше двух-трех ночи. Говорил: 'Когда же думать, если не по ночам?' Я не знаю, конечно, изменились ли его привычки на Земле обетованной'...
Карпухин уже знал, что происходит с привычным укладом жизни, когда переезжаешь в незнакомую страну, где совершенно другой климат, другие люди, другой язык, другая реальность, и ты тоже вынужден стать другим настолько, что старых знакомых не узнаешь, а о старом месте работы забываешь так прочно, что, если тебе звонят в двенадцатом часу и напоминают о...
- Слушаю! - произнес бодрый голос после второго гудка.
- Добрый вечер, - сказал Карпухин. - Прошу прощения за поздний звонок, но, если я говорю с Михаилом Яновичем Гинзбургом...
- То должны знать, что я не ложусь раньше полуночи, - подхватил голос, в котором все-таки Карпухину почудилась и усталость, может, даже не физическая, а усталость души, или это ему только показалось?
- Да, - помедлив, сказал Карпухин, - я, собственно, хотел передать вам привет от Анатолия Аскольдовича...
Почудилось ему или на самом деле человек, державший у уха трубку и находившийся на расстоянии трех десятков километров от Карпухина, коротко вздохнул и замер в нетерпеливом ожидании?
- Вы меня слышите? - спросил он, потому что долгую минуту в трубке молчали, и даже дыхания слышно не было.
- Слышу, конечно, - тихо сказал Гинзбург. - Спасибо. Как он там? Вы... Вы с ним знакомы или...
Конечно, он хотел спросить, работаем ли мы вместе, но не знал, удобно ли задавать такой вопрос.
- Нормально, - сказал Карпухин. - У академика Карелина все в порядке.
Академиком РАН Карелин стал совсем недавно - во время весенней сессии, прошел с небольшим перевесом, вполне мог и проиграть, космонавтика нынче среди академиков не то чтобы не в чести, но и не среди очевидных приоритетов. Подробностей избрания Карпухин не знал, но считал не лишним упомянуть имя Карелина с отныне положенными ему регалиями.
- О, - с чувством сказал Гинзбург, - академик, говорите? И не забыл передать привет простому...
Фраза осталась недосказанной, и на несколько секунд опять повисло молчание, будто на линии то и
