Полтора года назад, в то время когда в одной из столичных газет проскользнула заметка по поводу проекта соединения северных бассейнов с великой сибирской магистралью при помощи железнодорожной ветки, Карновский, сразу понявший и оценивший робко намеченную заметкой задачу, поспешил приобрести десятин полтораста, узкой полосой протянувшихся вдоль берега реки в восемнадцати вёрстах от города.
Изучивший уезд ещё в качестве члена заводской комиссии, он отлично знал, что приобретённый им участок, на протяжении, по крайней мере, трёх вёрст, единственное место, где будущая ветка может перевалить хребет.
Он лично поехал в Петербург, развил и поддержал высказанный газетой проект, сумел заинтересовать в успехе его нужных людей. Не остановился даже перед тем, чтобы поддержать начатую кампанию несколькими десятками тысяч «из своих личных средств», как он заявил в Петербурге.
Дома он ограничился пока постройкой небольшой заимки у самого перевала.
Дельцам, осаждавшим его вопросами, с какой стати он вздумал связать себя недвижимостью в глухой части уезда, Карновский ссылался на свою любовь к сельскому хозяйству, на то, что он-де природный помещик, насчитывающий целое поколение предков, прочно сидевших на земле, и так далее.
Ссылаться на это было тем легче, что Карновский на самом деле любил природу, и лучшим успокоением в тяжёлые рискованные минуты было для него «залиться», как он выражался, к себе на заимку дня на два, на три и прошататься всё это время с ружьём и собакой по тайге, рассеянно жуя потухшую сигару и прислушиваясь к торопливову шёпоту осин и мягкому, вдумчивому разговору сосен. В город он возвращался из этих поездок обыкновенно с пустыми руками, но обновлёнными свежими нервами и просветлённой мыслью.
Для виду он командировал в купленную лесную дачу таксатора. На самой заимке построил «контору», заменявшую ему охотничий домик, и во главе «имения» поставил своего старинного знакомого, шестидесятилетнего Петра Петровича Звягинцева, высланного в город из Петербурга ещё в восьмидесятых годах по политическому делу.
У этого Петра Петровича Карновский в своё время учился грамоте, поверял ему свои сердечные тайны, будучи гимназистом, а позднее советовался с ним и в делах. И Звягинцев, покачивая седой курчавой головой, блестя умными, красивыми, несмотря на старость, глазами, задумчиво выпускал:
— Смело!.. Очень смело! Даже… более, чем очень смело. А впрочем, валяй! Жизнь, голубчик мой, до того тускла и бесцветна, что яркий крах талантливого дельца я предпочту нашему серенькому благополучию. Валяй, Вячеслав! У тебя есть глаз и… обоняние!..
И, надо отдать справедливость, ни глаз, ни «обоняние» до сих пор ни разу не изменили их владельцу.
За управление участком Звягинцев взялся с удовольствием. Обзавёлся парой крепких сибирских иноходцев, полным хозяйством и жил настоящим помещиком, сам отчисляя себе своё жалованье, семьдесят рублей в месяц из платы за аренду покосов, и неукоснительно представляя Карновскому тщательно разграфленные ежемесячные отчёты с выведенной внизу старческим почерком подписью: «Бывший студент Пётр Звягинцев».
Патрона своего Пётр Петрович сегодня так рано, очевидно, не ждал, и, когда разогнавшаяся под изволок пара вынесла тарантас на широкую просеку, контора и управительский флигель, наглухо запертые, тускло мерцали тёмными окнами.
Кирьяну добрых десять минут пришлось стучать кнутовищем в стёкла и двери, пока в заднем окне флигеля забрезжил свет.
— Кого Бог принёс?! — прошамкал за дверью заспанный старческий голос:
— Барина привёз, Пётр Петрович! — отозвался кучер.
— А?! Это ты, Кирьян?.. Кого ты привёз?
— Барина, Пётр Петрович, барина. Отмыкайте скорей!
— Сейчас отомкну. Засов-то забух. Сейчас!.. Чтой-то вы больно рано! Я Егорку двух часов нет как послал.
— Мы его по дороге встретили.
— Здравствуй, Пётр Петрович! — поздоровался Карновский, быстрыми шагами подходя к крыльцу своего охотничьего дома с саквояжем и ружейным ящиком.
— Здравствуй, голубчик, здравствуй! Эк-ка засов-то, чтоб ему провалиться!.. Ну, слава Богу!
На пороге показалась, словно привидение, вся в белом, высокая, сгорбленная фигура старика в нижнем бельё, с тяжёлым носатым маузером в правой руке.
— Скоро, скоро обернулся! — одобрил Звягинцев, расцеловавшись с хозяином. — Ну да ты у меня всегда там, где тебя нужно!
— А ты сегодня на военном положении?
— Что ж, братец, поделаешь? Егорку за вами услал. Терентий на Михайлову заимку с обеда ушёл, за сено с чалдона получить… Осторожность не мешает.
— А те, про кого ты писал?
— Я их в конторе положил. Всё-таки спокойней. Хоть и знакомый народ, а с кем греха не бывает. Бес-то ведь силён.
— Сколько их?
— Двое. Николай, рыжий, ты его знаешь. А другой Мишка. Он из заводских… Что ж ты не раздеваешься? Я тебе постель у себя в кабинете приготовил.
— Спасибо, голубчик. Спать теперь некогда. Утром надо назад поспеть, а к четырём часам уж на станцию… Кирьян! Лошадей не распрягай. Протри им ноздри сырой тряпкой да привяжи хорошенько… Серый дома?
— Дома. Где ж ему быть?
— Запряги-ка его в дрожки, Кирьян!.. А теперь как бы мне твоих приятелей повидеть, Пётр Петрович?
— Они в кухне, в конторе. Спят, должно быть. Я сейчас позову.
— Ну вот ещё, стоит ли? Идём сами к ним.
— Постой. Я фонарь захвачу.
Пётр Петрович исчез и через минуту вернулся, подтягивая на ходу старенькие брюки.
Он достал из-за двери большой, засиженный мухами фонарь, засветил в нём лампу и спустился с крыльца, бросая на просеку длинные трепетные щупальца теней.
— Отоприте-ка, братцы! — постучал Карновский в заднюю дверь конторы.
За дверью раздался испуганный шорох. Кто-то испуганно шептал. По полу негромко загремели чем-то твёрдым.
— Отопри! Свои! — окликнул Карновский снова, не дождавшись ответа.
— Что ж ты, рыжий дьявол, не отпираешь? — рассердился Звягинцев. — Барина на улице держишь, чалдон несчастный?
— Это вы, Пётр Петрович? — отозвался из кухни хриплый голос. — Простите великодушно!.. Мы думали, становой либо кто…
— То-то дверь загораживать вздумали. Отпирай!
Из кухни пахнуло кислым запахом прогорклой, много раз моченной, овчины и крепкой махоркой. Над плитой висели, очевидно, для просушки рубахи и грязные портянки. На лавке приютились котомки с подвязанными к ним котелками и большой кастрюлей. У самой двери прислонен был маленький вашгерд.
Две всклокоченных полуголых фигуры с заспанными загорелыми лицами испуганно щурились на фонарь.
— С приездом, ваше превосходительство! — поклонилась одна из фигур, ростом повыше.
— Здравствуй, Николай! — ответил Карновский, протягивая старателю руку.
Тот с боязливой почтительностью прикоснулся к ней заскорузлыми пальцами.
— Это кто ж с тобой?
— Так-с, товарищ. Из заводских они.
— Да ты барину очков-то не втирай! Из какого завода?
