Глава 17
Я уже несколько дней не видел Учителя, и меня терзали нехорошие предчувствия. Я сам не смог бы определить причину такого беспокойства. Ли нередко исчезал, не объясняя, куда и зачем, и я должен был бы уже привыкнуть к этим его внезапным исчезновениям и появлениям, но я чувствовал, что в данном случае что-то не так.
Поэтому, когда телефон зазвонил, и я, сняв трубку, услышал в ней голос Учителя, то испытал несказанную радость.
— Твоя грусть чувствуется даже на расстоянии, — укорил меня Ли. — Вот мне и приходится звонить. Похоже, ты сам не способен разобраться с собственными эмоциями.
— Учитель, я соскучился по тебе, — сказал я. — Когда мы сможем увидеться?
— Как истинный южанин, ты не ценишь цветов юга, — глубокомысленно произнес Ли, — и я хочу научить тебя вдыхать их аромат. Ты не должен печалиться и скучать по мне. Я постараюсь, чтобы эта наша встреча запомнилась тебе надолго.
— Где мы встретимся? — спросил я.
— После часа ночи я буду ждать тебе на нашем месте в Ялте, — сказал Учитель и повесил трубку.
Я отправился в Ялту на одном из последних троллейбусов, и, не представляя, где и как я проведу эту ночь, на всякий случай решил отоспаться на заднем сидении.
Когда я вышел на площадь ялтинского автовокзала, часы уже отмерили полночь. Я знал, что эта встреча будет необычной, и меня охватило лихорадочное возбуждение. Южная ночь всегда вызывала в моей душе особые чувства. Черный цвет в традициях Спокойных был особым цветом, цветом мудрости и осознания, и глубокая бархатная чернота ночи вызывала во мне одновременно и настороженность и смутные, но глубокие и волнующие ощущения чего-то необычного, таинственного и удивительного, скрывающегося под ее покровом.
Я вдохнул полной грудью теплый воздух красивейшего города Крыма, в котором даже бензиновая вонь автовокзала не могла заглушить ароматы цветущих растений и трав.
Я подумал, что для настоящего крымчанина, с детства успевшего облазить все самые потаенные уголки Крымского полуострова весь Крым воспринимается, как один большой город, в котором, как и в любом городе, есть места, особенно близкие и дорогие сердцу. Ялта была одним из таких особых мест для меня. Учитель уже не первый раз назначал мне свидание именно в Ялте, и эти встречи всегда оказывались в чем-то особенными.
Я испытывал такой подъем чувств, что, хотя времени до встречи оставалось в избытке, я не мог спокойно идти и побежал, скорее даже помчался со всех ног вниз по улице, к морю. Мелькнула мысль, что в такое время бегущий человек может вызвать подозрения у чересчур бдительного наряда милиции, а я, как назло, забыл прихватить с собой паспорт, но все обошлось, и до моря я добрался без приключений.
Сбавил ход я только на набережной. Ночь была безлунной, и неяркий свет фонарей освещал лениво вздыхающую черную безбрежность моря. Время было позднее, и народу на набережной почти не осталось, только кое-где на лавках целовались и обнимались влюбленные парочки.
Место нашей встречи — лавочка в укромном углу небольшого скверика чуть поодаль от моря, к счастью, не было занято. Учитель еще не пришел, и я, присев на скамейку, залюбовался размытым в темноте силуэтом роскошной цветущей магнолии, росшей неподалеку. Казалось, что ее крупные ослепительно белые цветы фосфоренцируют в свете фонарей.
Ли не заставил себя долго ждать. Как всегда, он появился неожиданно, бесшумно вынырнув из темноты, как привидение из стены древнего замка.
— Я рад тебя видеть, — сказал Учитель, садясь на противоположный конец скамейки и непривычным, показавшимся мне нарочитым и демонстративным жестом положив руки на колени. Он сидел с ровной спиной, как пианист, готовящийся прикоснуться к клавишам рояля на ответственном выступлении, и, не шевелясь, смотрел в черную непроглядность моря, напоминавшего о себе только тихими мерными вздохами волн.
— Я тоже рад тебя видеть, — откликнулся я.
— Сегодня мы будем говорить о чувствах, — сказал он каким-то особенным голосом.
Я внутренне напрягся. Мне не нравился пафос происходящего.
— Ты уезжаешь? — спросил я.
— Да, но на этот раз всерьез и надолго, — ответил Учитель.
— Мне будет тебя не хватать, — ровным голосом сказал я, сам удивляясь своему спокойствию.
Ли повернул голову и внимательно посмотрел мне в глаза.
— С мужской ипостасью дао ты прощаешься легче, чем с женской, — улыбнулся он.
Я наслаждался до боли знакомыми язвительными нотками в его голосе.
— Наверное, я уже изучил искусство прощаться, — с легкой грустью сказал я.
— Похоже, что да, — откликнулся Учитель.
Мое восприятие было настолько обострено, что, казалось, каждая секунда нашего общения записывается на пленке невидимого магнитофона, чтобы навеки остаться во мне, в бесценной копилке памяти.
— Я просто пытаюсь быть даосом, Учитель.
— Рано или поздно это должно было произойти, — как бы продолжая начатую мысль, сказал Ли и снова отвернулся к морю.
— Пошли купаться! — неожиданно предложил он. Перемахнув через парапет, мы спрыгнули на каменистый пляж, и, раздеваясь на ходу, устремились к воде.
Вода оказалась теплее остывшего к ночи воздуха. Ее прикосновение к коже напоминало ласкающие руки любимой женщины. Мы плыли в открытое море. Иногда, как будто ниоткуда, на поверхности появлялись огромные покачивающиеся в такт волнам белесые купола медуз. Мы лениво обплывали их, направляясь дальше, к смутно чернеющей вдали, на стыке неба и воды, линии горизонта.
— Ты еще когда-нибудь появишься? — поинтересовался я, не в силах скрыть оттенки отчаянной надежды, предательски звучащие в моем голосе.
— Возможно да, а, возможно, нет, — спокойно ответил Ли, и я про себя отметил, что в другое время он не стал бы тратить слова, отвечая на подобный вопрос.
— Учитель, почему я не ощущаю потерю? — неожиданно для самого себя спросил я.
— Потому что в глубине души ты знаешь, что мы с тобой всегда будем вместе, — ответил он.
— Ты не знаешь, как дела у Лин? — задал я вопрос, просто чтобы что-то сказать, потому что знал, что все равно не получу на него ответа.
— У воина жизни дела не могут идти плохо, — уклонился от ответа Ли.
— Знаешь, мне казалось, что научиться прощаться — одна из самых трудных задач на земле, — сказал я. — Я научился понимать, что жизнь не стоит на месте, и что ситуация меняется каждый момент, что что-то прекрасное входит в нашу жизнь и уходит из нее. Я осознаю неизбежность перемен, я готов к ним и принимаю их, но все-таки в глубине души я не могу примириться с ними. Я всегда знал, что когда- нибудь ты уйдешь из моей жизни, но я не хотел думать об этом, и хотя я сейчас принимаю твой уход, как неизбежность, я не хочу, чтобы ты уходил. Я не хотел, чтобы уходила Лин, я не хотел, чтобы из моей жизни уходили другие люди, или чтобы из нее уходили прекрасные отношения с кем-то. Я лишь научился смиряться с потерями и не растрачивать себя в бессмысленных сожалениях о прошлом, устремляясь в новую жизнь, но я понимаю, что умение спокойно принимать потери и смиряться с ними — это еще не все, это не то, что требуется от воина жизни.
— Не обманывай себя, — сказал Учитель. — На самом деле ты уже знаешь то, что чувствуют воины жизни, просто ты пока не способен выразить это словами, а для твоего неистребимо европейского ума понять — означает выразить словами. Твое сознание полагает, что то, что пребывает вне слов, не существует, но твоя душа знает, что это не так.
Я не ухожу из твоей жизни и не прощаюсь с тобой, как не ушла из твоей жизни и Лин. Я обещал, что сегодня мы поговорим о чувствах, об эволюции чувств. Всю свою жизнь последователь Спокойных