Рахматуллин справедливо оценил ее как одну из первых попыток объективной оценки книг В. Суворова. Мельтюхов не только обосновал факт готовившегося со стороны СССР нападения на Германию, но и указал на то, что план войны с Германией был утвержден 14 октября 1940 г. и его дальнейшее уточнение в документах от 11 марта и 15 мая 1941 г. ничего, по сути, не меняло. «Самое важное, — подчеркнул он, — и в Германии, и в СССР эти планы не остались на бумаге, а стали осуществляться. Сопоставительный анализ подготовки сторон к войне — еще одно из направлений дальнейших исследований кануна войны. Но даже на основе известных сегодня материалов можно утверждать, что этот процесс шел параллельно и с начала 1941 г. вступил в заключительную стадию ив Германии, и в СССР, что, кстати, еще раз подтверждает неизбежность начала войны именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором»[48].
Что касается даты возможного советского наступления, то, по мнению Мельтюхова, «никакие наступательные действия Красной Армии против Германии ранее 15 июля 1941 г. были невозможны»[49]. Данилов, наоборот, считает, что самым поздним сроком готовности было 2 июля 1941 г.[50]. Несколько позже он назвал другую дату — «примерно после 10 июля 1941 г.»[51].
Далее Мельтюхов коснулся версии о «превентивной войне» Германии против СССР. Он привел определение превентивных действий, данное немецким историком А. Хильгрубером. Превентивная война — это «военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления». Для этого требуется прежде всего знать о намерениях противника. По мнению Мельтюхова, ни Германия, ни СССР не рассчитывали на наступление противника, значит, и тезис о превентивных действиях в данном случае неприменим. Более того, он считает, что «версия о превентивной войне вообще не имеет ничего общего с исторической наукой, а является чисто пропагандистским тезисом для оправдания собственных действий»[52].
Вопрос о превентивных действиях, на мой взгляд, сложнее, чем его трактует Мельтюхов, и не является только пропагандой. Гитлер действительно не имел ясного представления о том, что готовилось с советской стороны — сошлемся при этом на авторитетное мнение И. Хоффмана. Он не представлял себе размаха этой подготовки и не знал даты предполагаемого нападения. Немцам не было известно практически ничего о систематическом создании танковых соединений в СССР с целью ведения наступательных операций, так что в начале войны для них стало полной неожиданностью столкновение с многочисленными танковыми дивизиями, на которые они внезапно вышли. Но Гитлер имел определенное представление о наступательной военной доктрине СССР и о политических намерениях Сталина. От советника германского посольства в Москве Г. Хильгера он знал о речи Сталина 5 мая 1941 г. перед выпускниками военных академий РККА, в которой было прямо сказано о войне с Германией в ближайшее время[53].
С юридической точки зрения, нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г., безусловно, является агрессией. Действия Гитлера могли бы быть квалифицированы как превентивные в том случае, если бы он, разгромив на границе армии противника, не устремился бы дальше, в глубь страны, захватывая все новые и новые территории СССР. С этого времени военные действия со стороны Германии однозначно являются агрессией, а со стороны СССР — освободительной войной, войной Отечественной. Однако объективно нападение Гитлера на СССР явилось превентивным, потому что оно предотвратило куда более массированное наступление Красной Армии.
В это же время было признано, что официальные советские историки, пытаясь обосновать тезис о военно-техническом превосходстве вермахта в момент нападения на СССР, фальсифицировали имеющиеся факты. Приводили, к примеру, число всех немецких танков и самолетов, имевшихся на Восточном фронте, а со стороны СССР только число новейших образцов. Это даже не фальсификация, а прямой подлог. В результате убеждение об абсолютном превосходстве войск вермахта прочно утвердилось не только в советской историографии, но и в обыденном сознании. Теперь даже бывший главный редактор готовившейся по решению Политбюро ЦК КПСС от 13 августа 1987 г. «Истории Великой Отечественной войны советского народа» В.А. Золотарев признал, что к началу войны «только по танкам и самолетам мы превосходили вооруженные силы Германии, Японии, Италии, Румынии и Финляндии, вместе взятые, почти в два раза»[54].
Тогда же официальная историография подтвердила, что переговоры с Англией и Францией в 1939 г. зашли в тупик не только по вине этих двух стран, но и по вине СССР: «Никем не доказано, что возможности переговоров СССР с Англией и Францией были исчерпаны, что без согласия польского правительства пропустить войска РККА через территорию Польши военная конвенция с этими государствами была исключена... хотя единственная возможность предотвращения войны заключалась в скорейшем заключении военного и политического союза с Англией и Францией»[55] . В то же время в российской литературе отмечалось, что «до сих пор отсутствует всеобъемлющая документальная картина, которая отразила бы с исчерпывающей достоверностью позицию советского руководства применительно к заключению пакта о взаимопомощи с Лондоном и Парижем, высветила бы глубинные, а не внешние причины срыва этих переговоров и переориентации Москвы на соглашение с Берлином»[56].
А в декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1994 г. появилась публикация речи Сталина, с которой он выступил в день заседания Политбюро 19 августа 1939 г. Т. С. Бушуева, которая нашла текст этой речи в секретных трофейных фондах бывшего Особого архива СССР, оценила ее как «безусловно исторический документ, столь откровенно обнаживший агрессивность политики СССР». По ее мнению, именно эта речь «легла в основу позиции советской стороны при подписании ею секретных протоколов с фашистской Германией о разделе Европы»[57].
Запись речи Сталина на заседании Политбюро ЦК 19 августа 1939 г. публиковалась ранее на Западе. Почти сразу с изложением этой речи выступило французское агентство Гавас, чью публикацию Сталин назвал «враньем» в интервью газете «Правда» от 30 ноября 1939 г. Знали о речи Сталина и некоторые западные историки. Западногерманский историк Е. Еккель даже опубликовал найденную им запись речи Сталина в одном из журналов ФРГ в 1958 г.[58]. Реакцию советских военных историков на эту публикацию можно найти во втором томе «Истории Второй мировой войны»: «Фальсификация очень грубая. Достаточно сказать, что Сталину приписаны такие обороты речи и обращения, которые он никогда не употреблял. Кроме того, в этот субботний день, 19 августа 1939 г., заседания Политбюро вообще не было»[59]. Фальсификацией считает эту речь и такой просталински настроенный западный историк, как И. Фляйшхауэр[60].
В 1995 г. в России было торжественно отмечено 50-летие Победы над фашистской Германией и окончания Второй мировой войны. Этот юбилейный год стал годом огромного количества публикаций по теме, продемонстрировавших не только тот уровень свободы, которого достигли российские историки, но и то, с каким трудом правда о кануне войны пробивается наружу[61].
Советская история переполнена тайными преступлениями власти, но из всех ее тайн особо мрачной и хранимой была подготовка военного наступления на Европу в 1941 г. Эту правду приняла пока небольшая часть российских историков.
В качестве примера столкновения прямо противоположных точек зрения может служить опубликованная незапланированная дискуссия «Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?» (М.: АИРО — XX, 1995). Наряду со статьями А.В. Афанасьева, С. Григорьева, М.Г. Николаева, СП. Исайкина, А.Н. и Л.А. Мерцаловых в сборнике представлен альтернативный взгляд на события кануна войны — Б.Н. Петрова, В.Н. Киселева, В.Д.Данилова, М.И. Мельтюхова, В.А. Невежина. Вместе с тем поставленные перед целым рядом очевидных фактов сторонники просталинской концепции были вынуждены, по крайней мере, признать, что «проблема взаимосвязи военной доктрины с технической политикой в СССР всегда была белым пятном для общества...», что «по сравнению с Западом у нас выпущено ничтожно малое число книг, посвященных этой теме»[62] .
Наиболее радикальные выводы содержались в статье М. Никитина, который не случайно скрылся под псевдонимом (правда, весьма прозрачным). На основании идеологических документов мая—июня 1941 г.
