— Ничего особенного, если не считать опасений деда, что затевается какая-то провокация.
— С подпольной типографией?
Андрей выкладывает Татьяне соображения деда, которые не кажутся ему теперь такими уж убедительными.
— А Телушкин как же? Причастен он к этой провокации? Нужно же как-то и его роль себе уяснить.
— Дед полагает, что он тут ни при чем.
— Может быть, и его тоже в фанатики зачислите, как Травицкого?
— По мнению деда, фанатизм Травицкого где-то на грани антисоветизма. А Телушкина прельстил, наверное, заработок и надежда прославиться.
— Инициатор провокации, значит, Травицкий?
— Ну, может быть, и не он, а кто-нибудь из зарубежных «защитников» русской православной церкви.
Некоторое время они идут молча. Потом Андрей негромко произносит:
— Моему уму просто непостижима их логика. С их точки зрения, у нас все плохо. Вы, наверное, знаете, что такое секуляризация?
— Насколько мне помнится, это что-то связанное с изъятием из духовного ведения церковных ценностей и передачей их гражданским властям?
— В данном случае я имею в виду освобождение от церковного влияния в общественной деятельности. Так вот, по данным, опубликованным в семьдесят втором году Центральным статистическим управлением церквей при государственном секретариате Ватикана, за шесть последних лет в католических церквах отказались от сана священника тринадцать с половиной тысяч человек. В одной только Европе не имеют священников около тридцати процентов приходов. Та же статистика свидетельствует и о массовом беге из монастырей монахов и монахинь, о большой нужде церквей в семинаристах. Молодежь, значит, не желает посвящать свою жизнь служению богу.
Чувствуя, что Андрей может говорить об этом долго, Татьяна прерывает его вопросом:
— А кто у Телушкина печатать будет его «трактат» о свидетельстве «пришельцев» в пользу всевышнего?
— Некто Фома Фомич, настоящую фамилию которого знает, наверное, только милиция. Темная личность. Пожалуй, даже уголовник. Во всяком случае, с уголовным прошлым. Всю жизнь вертится около духовенства. Распускает слухи, будто был когда-то протодьяконом.
— А в типографском деле он что-нибудь смыслит?
— Уверяет, что до революции работал наборщиком в «Церковных ведомостях» — газете синода русской православной церкви. Несколько лет назад делал что-то в редакции «Журнала Московской патриархии», откуда был изгнан за нечистоплотные делишки.
— Сколько же ему лет?
— Это тоже никому не ведомо. Скорее всего, ровесник моему деду, а может быть, и старше его. Но вот мы и пришли в обитель бывших богословов Десницыных.
Капитан Крамов приезжает в Благов поздно вечером. Заходит сначала в городской отдел Министерства внутренних дел, где его ждали сотрудники, занимающиеся подпольной типографией «отца Феодосия». Оттуда звонит Боярским, у которых должна остановиться Грунина. Настин отец сообщает, что Татьяна Петровна у Десницыных. Крамов набирает их номер.
— Здравствуйте, Андрей Васильевич, — приветствует он Десницына-младшего. — Это Крамов вас беспокоит. У вас еще Грунина?
— Да, да, Аскольд Ильич, у нас Татьяна Петровна. Можете с нею поговорить, а еще лучше — приезжайте прямо к нам. Вы же знаете, где мы живем.
Капитан приходит спустя четверть часа.
— Пожалуйста к столу, Аскольд Ильич! — приглашает его Дионисий. — Как раз самовар поспел. Мы тут никаких электрических и прочих чайников не признаем, только самовар. В этом отношении неисправимые консерваторы, или, как богословы говорят, традиционалисты, — посмеивается Десницын- старший.
— От чая не откажусь, хотя время позднее и вам, наверное, спать пора, но раз самовар поспел…
— Вот именно. Не пропадать же кипятку. Есть, однако, не только кипяченая вода, но и аква витэ.
— Нет, Дионисий Петрович, спасибо. «Живую воду» в другой раз.
За чаем говорят о всякой всячине, а как только Крамов начинает благодарить за гостеприимство, Дионисий встает из-за стола и кивает Андрею:
— Пойдем, внук, не будем мешать.
— Мне именно с вами-то и нужно поговорить, Дионисий Дорофеевич! — останавливает его Крамов. — Посоветовались мы в Москве и с местными властями и решили, что вы сами должны пресечь незаконную деятельность Телушкина. Сможет это сделать ректор семинарии?
— В каком смысле?
— Застать Телушкина и его сообщников на месте преступления и сообщить о них следственным органам в соответствии с существующим законом. Нужно ведь не только Телушкина покарать, но и выяснить многое другое.
— Понимаю, Аскольд Ильич, — кивает Десницын. — Только сам ректор на это не решится. Побоится последствий.
— А что нужно, чтобы решился? — спрашивает Татьяна.
— Указание епархии.
— Как этого добиться?
Дионисий почесывает бороду. Он не очень уверен, что ему удастся уговорить Благовещенского сообщить обо всем епархиальному архиерею.
— Но ведь другого пути нет? — снова спрашивает его Татьяна.
— Вроде нет…
— Тогда вся надежда на вас, Дионисий Дорофеевич.
— Хорошо, я попробую. Боюсь, однако, как бы Телушкин не вывернулся, если за это дело возьмемся мы. Уж больно хитер и изворотлив… Скажет, будто типография затеяна без его ведома.
— А вот это уж предоставьте нам, — успокаивает его Крамов. — Улик против него в этом деле более чем достаточно.
— Вы имеете в виду оттиски пальцев на печатной машине? — спрашивает Дионисий.
— Не только это, но и дактилоскопия, конечно, пригодится.
— А если он в перчатках?
— Вы совсем уж за профессионального гангстера его принимаете, — смеется Татьяна.
— От него всего можно ожидать, — хмурится Десницын-старший.
— Мы все это учтем, Дионисий Дорофеевич, — обещает Крамов.
— Тогда я попробую уговорить Арсения Благовещенского доложить о нем своему епархиальному владыке.
— Владыка, — усмехаясь, поясняет Десницын-младший, — это у православного духовенства титул архиерея.
26
Как и ожидал Дионисий, ректор Благовской духовной семинарии заметно оробел, когда Десницын посоветовал ему сообщить как можно скорее о деяниях «отца Феодосия» владыке.
— Ведь это все равно, что на себя самого донести, — говорит он упавшим голосом. — Я же сам ему разрешил…
— Что вы ему разрешили? Подпольную типографию организовать?
