Вниз он спустился так же проворно, как и поднялся вверх.
— Убеждайся в том, что все узлы, которые ты завязываешь на веревках, надежны, — сказал он. В этом деле нельзя допускать серьезных ошибок. Незначительные оплошности исправить легко, но одна грубая ошибка — и тебе конец.
— Боже мой, неужели мне придется заниматься тем, что ты только что показал? — спросила я с нескрываемым удивлением.
И дело было вовсе не в том, что я по-прежнему боялась высоты. Мне просто казалось, что у меня не хватит терпения завязать столько узлов и постоянно цеплять и расцеплять карабины. Ведь даже для того чтобы научиться подниматься на дерево с помощью приспособления, в котором я когда-то проснулась, мне понадобилась длительная практика.
Эмилито утвердительно кивнул и весело засмеялся.
— Это будет для тебя серьезным испытанием, — заметил он. — Но когда ты научишься висеть уверенно, не сомневаюсь, что ты убедишься в том, что игра стоила свеч. Тогда узнаешь, что я имел в виду.
Он дал мне в руки моток веревки и терпеливо показал, как завязывать и развязывать узлы. Кроме того, он научил меня надевать на веревку куски резинового шланга для того, чтобы веревка не повреждала кору деревьев, когда я охватывала ею ветку, делая очередную петлю. Я узнала, как упираться в ствол ногами, чтобы сохранять равновесие, и как миновать гнезда птиц, если они попадутся на моем пути.
В течение последующих месяцев я работала под его постоянным руководством и не поднималась выше самых низких веток. Когда я научилась обращаться со снаряжением и уверенно двигаться, сохраняя равновесие, кожа на руках у меня так затвердела, что перчатки были больше не нужны, Эмилито разрешил мне подниматься на более высокие ветки. Я тщательно отрабатывала на них те же маневры, которые до этого изучала на нижних ветках. И вот однажды совершенно неожиданно для себя я поднялась на самую вершину дерева, по которому училась лазить. В этот день Эмилито подарил мне то, что по его словам было самым ценным подарком. Это был комплект, состоящий из трех защитного цвета полевых комбинезонов и соответствующих им по раскраске кепок. Очевидно, он купил его на каком-нибудь складе армейского обмундирования в Штатах.
Нарядившись в лесные тона, я жила в роще высоких деревьев, которая находилась перед фасадом дома. Я спускалась на землю лишь для того, чтобы сходить в туалет, или для того, чтобы изредка отобедать с Эмилито. Я взбиралась на каждое дерево, которое мне нравилось, при условии, конечно, что оно было достаточно высоким. Было всего несколько деревьев, на которых я не побывала: среди них были очень старые, для которых мое присутствие оказалось бы вторжением, и очень молодые, которые еще не были столь крепкими, чтобы выдерживать мое движение на веревках.
Я предпочитала молодые и сильные деревья, потому что они вселяли в меня бодрость и оптимизм. Однако общение с некоторыми из тех, что были постарше, было тоже приятным мне, потому что им было что мне рассказать. Однако Эмилито разрешал мне ночевать только на одном дереве — на том, где находился домик, потому что лишь оно было оснащено громоотводом. Я спала на платформе в домике, в кожаном приспособлении, а иногда просто пристегнувшись к какой-нибудь ветке по собственному выбору.
Некоторые из моих излюбленных веток были толстыми и без сучков. Я часто лежала на них, глядя вниз. Положив голову на небольшую подушечку, которую л везде носила с собой, я обнимала ветку руками и ногами, оставаясь при этом в неустойчивом, но очень приятном положении. Конечно же, я всегда следила за тем, чтобы вокруг талии у меня была повязана веревка, надежно зацепленная за одну из верхних веток, на тот случай, если я потеряю равновесие или усну.
Чувства, которые я питала по отношению к деревьям, невозможно описать. Я была уверена, что проникаюсь их настроениями, знаю точно их возраст, привычки и ощущения. Я научилась общаться с деревьями с помощью импульсов, которые исходили изнутри моего тела. Часто наше общение начиналось с пробуждения во мне искренней симпатии, приближающейся по глубине к той, которую я чувствовала по отношению к Манфреду. Эта симпатия всегда появлялась во мне неожиданно и непринужденно. Тогда я начинала чувствовать их корни, уходящие в землю. Я знала, хотят ли они пить и какие корни достигают подземных источников влаги. Я могла сказать, что значит протягивать ветви навстречу свету, ожидать восхода солнца, намереваться увидеть его, чувствовать тепло, холод и бурю с громом и молнией. Я узнала, что значит никогда в жизни не сходить с одного места. Что значит молчать, ощущать через кору и впитывать свет листьями. Я вне всяких сомнений знала, что деревья могут страдать и что, как только общение с ними наладилось, они изливают на человека свою ласку и нежность.
Сидя на толстой ветке и прижимаясь спиной к стволу дерева, я занималась вспоминанием, которое приобрело теперь всецело иное качество. Я могла припомнить мельчайшие подробности своих прошлых переживаний, не боясь оказаться в плену у отвлекающих эмоций. Я могла громко смеяться над тем, что раньше было очень болезненным для меня. Я обнаружила, что никакие воспоминания не вызывают во мне чувства жалости к себе. Теперь я видела все в ином свете, не как закомплексованная городская жительница, которой я когда-то была, а как свободная и беззаботная живущая на дереве, которой я стала.
Однажды вечером, когда мы ели плов, который я приготовила из кролика, Эмилито удивил меня тем, что завязал очень оживленный разговор. Он попросил меня не уходить после ужина, потому что у него было что мне сказать. Это было столь на него не похоже, что я просто сгорала от нетерпения. Ведь я многие месяцы общалась преимущественно с деревьями и птицами. Я готовила себя к тому, что услышу что-то грандиозное.
— Прошло уже больше шести месяцев, как ты стала живущей на деревьях, — начал он. — Пришло время посмотреть, чему ты за это время научилась. Пошли в дом. У меня есть что тебе показать.
— Что ты собираешься мне показать, Эмилито? — спросила я, вспомнив о том дне, когда он хотел что-то показать мне в своей комнате, но я отказалась последовать за ним.
Имя «Эмилито» больше всего подходило ему теперь. Он стал для меня самым дорогим существом, точно как Манфред. В ходе одного из самых возвышенных озарений, которые посетили меня, когда я сидела на ветвях высокого дерева, я поняла, что Эмилито вовсе не человек. Был ли он когдато человеком, а потом стер в себе все человеческое с помощью вспоминания, я могла только догадываться. Его не-человечность была тем барьером, который становился на пути каждого, кто хотел поговорить с ним по душам. Ни один обычный человек не мог понять, что у Эмилито на уме, о чем он думает и что чувствует. Но если он того хотел, он мог войти во внутренний мир любого и разделить его настроения и мысли. Его не-человечность была тем, что я почувствовала еще тогда, когда впервые встретилась с ним возле кухни. Теперь меня не смущало его присутствие, и, хотя этот барьер еще разделял нас, я искренне восхищалась его совершенством.
Я спросила Эмилито снова, поскольку в первый раз он не ответил мне, что он собирается показать.
— Я хочу показать тебе нечто непревзойденной важности, — сказал он. — Но то, как ты увидишь его, зависит всецело от тебя. Все сводится к тому, смогла ли ты обрести молчание и гармоничность, присущие деревьям.
Мы быстро прошли через темный внутренний дворик в дом. Я проследовала за ним через холл к двери в его комнату. Мое беспокойство удвоилось, когда я увидела, что он надолго остановился перед ней для того, чтобы глубоко подышать, словно готовя себя к тому, что должно произойти.
— Порядок, давай войдем, — сказал он и легонько потянул меня за рукав. — Одно предостережение. Находясь в комнате, не смотри ни на что пристально. Гляди на все что угодно, но не присматривайся, скользи по всему поверхностными взглядами.
Он открыл дверь, и мы вошли в его странную комнату. Живя на деревьях, я совсем забыла, что уже заходила сюда в тот день, когда уехали Клара и Нелида. Теперь меня снова поразил диковинный набор предметов, которые ее наполняли. Первыми, что я увидела, были четыре лампы, которые стояли на полу, по одной у каждой стены. Я не могла себе и представить, что это могут быть за лампы. Комната и ее интерьер были освещены жутковатым бледно-янтарным светом. Я достаточно хорошо разбиралась в электрическом оборудовании для того, чтобы понять, что ни одна обычная электрическая лампочка не могла бы дать такого света, даже если бы абажур был сделан из самого диковинного материала.
