Хиппа выразил на лице удивление. Он достал из кармана такую же, как у меня, трубку, включил ее в режиме фонарика и осветил дверную коробку. Звонок был на месте, но провода от него к квартире были вырваны с корнем.
— Мда, — сказал Хиппа, — будь, Скиталец, умненьким-благоразумненьким буратинкой. Мотай себе на ус. Учись жизни. Не все ладно в Датском королевстве. Пойду я, звони, если что, — и свистнув кавказке, он скрылся в темноте.
Я заскочил на кухню к Дашке, наскоро хлебнул кофе, сказал, что до обеда смертельно занят, для всех отсутствую, и пошел работать за комп. Только сначала мельком глянул на страничку рейтинга. Ситуация с ночи в корне не изменилась. Я решил заняться работой. Начальство и впрямь наваливало ее от души. Но зарабатывать на хлеб — хочешь-не хочешь, надо. Я отложил все мэйловские заморочки до обеда.
ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Длинноухий у меня все-таки молодчина, он собрался наконец, взял себя в руки. Когда я пришел на кухню, чуть припозднившись к обеду, он сидел за столом и весело трепался с Дашкой о каких-то детских пустяках. Меня даже обида кольнула — до чего быстро сын стал равнодушен к моей судьбе. Но я догадывался, что безупречное поведение Длинноухого — маска, личина, которой он прикрывает истинное свое состояние — тревогу. И я стал поддерживать эту игру — раскисать нам сейчас — ох, ни к чему!
После обеда я проверил видеофон. Свет на лестнице был, камеры работали, можно было вылезать наружу без опаски. Я спокойно починил звонок и вернулся к компьютеру. Резюме от начальника по поводу сделанной до обеда работы еще не пришло, и я позволил себе погрузиться в почту. Пришло множество удивленных и возмущенных писем от знакомых — похоже, хоть конкурс «суд общественности» специально и не рекламировался, но весть о нем облетела уже всех.
Я зашел в мир Феи. Фея, надо признать, потрудилась на славу. Она написала мощный по стилю и содержанию протест администрации, местами едкий, колючий, местами — переливающийся глубокими лирическими тонами — скорее, это был даже манифест, чем протест, и в целом я бы назвал его пулей. И это была очень меткая пуля. Вряд ли она понравится администрации. А еще меньше ей понравится то количество подписей, которые оставили под протестом посетители мира. Я не стал смотреть, кто именно подписался, просто отметился, как и все. Вероятно, Фея следила за пополнением списка, потому что уже через минуту она выскочила по каналу быстрой связи и сообщила, что протест отослала администрации еще в десять утра, и каждые час-два извещает ее о количестве новых подписей.
Я поблагодарил Фею за активную помощь. В конце концов, из людей незаинтересованных, она оказалась пока единственной, кто совершил попытку остановить распространение этого бреда. Я прекрасно сознавал безнадежность этих усилий. Взаимоотношения администрации и пользователей напоминали мне Хиппу с его Найдой. Пользователь был ручным, он, конечно, мог, если был сильно недоволен, показать зубы, зарычать, но цапнуть не мог. Ему подчас давали порезвиться, но обычно водили на коротком поводке с жестким ошейником. Администрация всегда делала то, что нужно ей, и считалась с клиентами лишь постольку, поскольку ей самой это было необходимо для собственного процветания. Я понимал, что конкурс «суд общественности», который раньше был много безобиднее, и в прежние годы являлся скандальным, резко увеличивал популярность Мэйла. Он был рекламой. Страшненькой, как удав, но очень даже притягивающей к себе рекламой. Собирать подписи, конечно, бессмысленно, но высказать свое «Пфи!» — почему бы и нет?
Было в почте среди прочих письмо и от Цыпочки. Девочка писала, что недостойна моей помощи, так как поставила мне плюс. Но это ведь было еще в первый день! Она меня еще не знала тогда! Она была напугана и поставила плюсы всем-всем-всем! А теперь она чувствует себя виноватой перед теми, кого так ужасно подвела. И, к сожалению, она не может теперь ничего изменить. А ей бы так этого хотелось. В общем, сопли, бред, детский сад с оттенком искреннего раскаяния и потаенной надеждой, что я ее не брошу. Цыпочка жаловалась на одиночество. Никто из друзей даже не выразил ей сочувствия, все отвернулись от нее, стали избегать, как прокаженную, как будто на ней клеймо парии. И на ее письма никто, кроме меня, не отвечал.
Я ответил. Я сказал, что не вижу на Цыпочке никакой вины. Она действовала в состоянии стресса, бессознательно, наполненная страхом, и это вполне естественно для человека, на которого смертельная опасность свалилась так неожиданно. Не мне осуждать того, кто оказался в таком положении. Случаются обстоятельства, которые оказываются сильнее нас, если они застают нас врасплох. Я написал, что очень даже рад тому, что Цыпочка испытывает чувство вины — значит, я не ошибся в ней. Я ее практически не знаю, но вижу, что она очень даже неплохой человек. Я старался выстроить отношения по схеме: опекун- жертва обстоятельств и, мне кажется, у меня это неплохо выходило. В конце письма я направил Цыпочку в мир Феи — пусть хоть подпись поставит, да увидит, что она не совсем одинока. Какой-никакой позитив, зацепка, надежда.
Телевизор у нас на кухне. Я хотел посмотреть новости, но Дашку беспокоить мне представлялось совершенно нецелесообразным — объяснять, зачем я вдруг решил посмотреть новости — это навести ее на новые тревожные мысли и страх, что от нее что-то скрывают. Через компьютер телевизионные новости в последнее время не передавали — концерны СМИ никак не могли поделить свои доходы. Конечно, на трубке Хиппы изображение было мелковато, но что поделаешь? Пришлось воспользоваться и удостовериться, что Ветра опять нет в эфире. Я прогнал историю новостей до вчерашнего утра. Ни одного сюжета о конкурсе Мэйл.Ру. Или никто вне сети не заметил, или этот проект пользуется такой мощной поддержкой, что журналюги не рискуют подавать свои голоса против него. Правда, к чести телевидения, никто и не пытался изобразить конкурс как очередное наше достижение на пути к демократии. Он просто умалчивался. Как будто все это мне просто снилось.
Перед сном я подвел невеселый итог: поддерживала меня пока что одна лишь Фея. Ну, разумеется, и Ветер. Хотя мысль, что я никогда не видел Ветра в реале стала настойчиво и тревожно стучаться в мое подсознание, я отгонял ее, но она возвращалась. Чертов сон! Я боюсь теперь доверять тому, кого считал своим почти что братом. Я подумал, что надо бы связаться с Ветром, но не стал этого делать — что-то я слишком устал от всех этих встрясок. Подождет.
Вечером страница рейтинга показала, что Цыпочка по-прежнему на первом месте, но я и SolaAvis к ней довольно резко придвинулись, и мы дружно обогнали Исцелителя. С SolaAvisом мы шли довольно-таки вровень: он — на 47-м месте, я — на 50-м. И это при том, что номинантов было уже около тысячи. Среди проголосовавших за или против меня по-прежнему не было ни Хакера, ни Шамана, ни Одинокой Птицы.
ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
17 сентября. Суббота. 13 дней до завершения конкурса.
Чтобы ночью не мучили кошмары, я выпил две таблетки снотворного и намертво вырубился до самого утра. Проснулся, тем не менее, с головной болью и тошнотворной мыслью, что до конца конкурса осталось меньше двух недель. Я помотал головой, надеясь, что боль отступит, но она словно обрадовалась тому, что я пошевелился, и врезала по темени с такой силой, что я понял: двигаться надо плавно и осторожно. И только тут до меня дошло, что помимо прочего я слышу посторонний звук. Кто-то безудержно трезвонил в дверь. Я поплелся в прихожую, но по дороге припомнил, что лучше без трубки Хиппы не ходить даже по квартире и вернулся за ней. Только после этого нетвердой походкой подошел к дверям и глянул в окуляр видеофона.
На лестнице никого не было. Тем не менее, звонок не унимался.
— Кто там? — спросил я.
— Господин Максимов дома? — отозвались из-за двери.
— Кто звонит? Что вам надо? — я чувствовал раздражение оттого, что стою, как идиот, в одних трусах
