– Что ты! Знал бы ты, что я по молодости выкидывал! – скромно молвил знахарь, доставая из печи второй чугунок. – Ты же просил чего-нибудь такого, чтоб до утра есть не хотелось. Разве тебе хотелось есть?
– Не до того было.
– Чем же ты недоволен?! Что просил, то и получил!
Знахарь провел над вторым чугунком сначала левой рукой, затем правой. Темно-коричневое варево сперва покраснело, потом постепенно выжелтилось и как бы усохло, на дне осталась тягучая кашица. Знахарь набил ею баранью кишку, которую завязал с двух концов, соединил их вместе и повесил сушиться кольцо-колбасу на стену у печки.
– Кому это? – спросил гость.
– Старосте. Захворал. Болезнь неизлечимая, но попробую, – ответил хозяин. – Вот если бы ты помог, справились бы с ней. Хотя, вылечишь его – беду на него накличешь.
– Что так?
– Разве не слышал про его сына?
– Откуда?! Дома безвылазно сижу, а ко мне никто в гости не ходит, боятся.
– Знаю, – сочувственно произнес хозяин. – Так вот, сын его жениться хочет. Девка не из нашего села, красавица писаная, но бедная. Староста-жила ни в какую не хочет ее в невестки. Грозился убить сына за ослушание. Получается, вылечу его – две души эагублю.
– Хитер ты! – позавидовал колдун. – Может, уступишь его мне? Голова у тебя светлая, найдешь еще кого-нибудь.
– Что мне за это будет?
– Ну-у… – задумался гость. – Ивана Купала скоро, покажу, где папоротник цветет, клад выроешь.
– Клад я и сам найду!
– А хочешь, разрыв-траву дам? – предложил колдун. – К железу прикоснешься – на кусочки мелкие разлетится. И рану от любого железа вылечит: хоть от сабли, хоть от пули.
– Это подойдет. Принесешь ее, получишь снадобье для старосты.
– У меня все с собой.
Колдун засунул руку в складки одежды на животе, пробурчал невнятно заклинание и вытащил маленький пучок травы, похожей на петрушку, но с цветочками, у которых было по три разноцветных лепестка – красный, синий и желтый.
Знахарь взял пучок, обнюхал, осмотрел, помял губами цветок.
– Давно ищу ее. Думал, врут люди, не растет на земле такая. Ан нет, растет! – Он спрятал разрыв-траву за пазуху. – Где нарвал?
– На Лысой горе в Воробьиную ночь. Есть там одно местечко, неподалеку от ведьминых лежбищ.
– Покажешь?
– Может, и покажу. Будешь мне помогать – я в долгу не останусь, – сказал колдун. – Снадобье давай.
Знахарь снял с колышка на стене у печи только что приготовленную колбасу со снадобьем, отдал гостю.
– Пусть сохнет ночь и день.
– А сегодня нельзя? – перебил колдун. – Мне до полуночи надо что-нибудь сотворить, иначе беда!
– Сегодня нельзя, – отрезал знахарь. – Завтра ровно в полночь разведешь в колодезной воде, подождешь, пока отбурлит и остынет, и прочтешь заговор. Какой – не мне тебя учить, твои сильнее. Пусть староста пьет три дня на утренней и вечерней заре и ничего не ест. Соблюдет все – хворь как рукой снимет. А что дальше будет – на то воля божья.
– Наша, а не божья, – поправил гость. – Весело будет: сыновья душа без покаяния в ад отправится за ослушание родителя, а отцова помыкается по острогам и на встречу с сыновней полетит.
– Что будет, то и, будет, – сказал хозяин и опять засновал от стола к печи и будто позабыл о госте.
– Пойду я, – произнес колдун, тяжело подымаясь с лавки.
Знахарь словно бы не слышал, продолжал, засунув голову в печь, обнюхивать птичьим носом третий чугунок, но едва за гостем закрылась дверь, выхватил посудину из топки и перелил варево в глиняную миску. Выбрав из выменянного пучка самый маленький цветочек с красным, синим и желтым лепестками, ударил им по чугунку. Послышался еле различимый треск – и на столе оказалась груда мелких осколков вместо посудины. От осколков шел пар. Казалось, не капли варева испаряются с них, а чугун дымит от внутренней огненной мощи, разорвавшей его.
Знахарь удивленно покачал головой, повертел перед носом хилую травинку, слабенькую и безобидную на вид. Он перелил варево из миски в кувшин с узким горлышком, кинул туда цветок, заткнул деревянным чопом и перебултыхал. Кувшин он поставил в углу избы, подальше от печи. Остальную разрыв-траву замотал в лоскут от старой рубахи и подвесил под потолком. Грязную посуду знахарь долго тер золой, потом обрызгивал розоватой водицей из толстостенной бутылки темно-красного стекла и полоскал в кадке. Осколки лопнувшего чугунка смел рукой в подол рубахи и пошел выбрасывать.
На дворе распогодилось, ветер стих, небо вызвездилось. Яркие звезды словно бы подмигивали светлой и чистой луне, круглой и как бы набухшей от дождя. На фоне ее, казалось, совсем близко и в то же время очень далеко, пролетел колченогий черт с длинным хвостом, закрученным спиралью. В руках черт держал за неестественно вывернутые стопы колдуна. Тот летел вверх тормашками и повернутый лицом назад, видимо, чтобы не запомнил дорогу, и то правой, то левой рукой проверял, не слетела ли с головы шапка, надвинутая на уши. На лице колдуна застыла радостная улыбка: то ли полет ему нравился, то ли доволен был, что с погодой – хоть с чем-то! – повезло, то ли, что до сих пор не потерял шапку, и авось она смягчит удар об землю, если его нечаянно уронят.
Спустя две недели знахарь сидел за столом, перебирал семена трав. Плохие смахивал на пол, а хорошие раскладывал на три кучки: в двух набралось помногу, а в третьей – самая малость. На вид семена были одинаковые, и трудно было понять, почему знахарь не жаловал последнюю кучку. Перебирая, он все время подергивал головой, почти касаясь носом стола, и создавалось впечатление, что склевывает особо понравившиеся семена.
В избу ввалился колдун, остановился у порога, тяжело переводя дух и колыхаясь, как потревоженный студень. Не поздоровавшись, он неуверенными шагами добрел до стола, опустился на лавку напротив хозяина. Оплывшее лицо было красным и в мелких ранках, отчего напоминало опаленную квашню – подрумянившуюся, подсохнувшую и потрескавшуюся. Вывороченные губы распухли, как после долгого битья.
Колдун заглянул в стоявшую на столе кринку, жадно сглотнул слюну.
– Медовуха?
– Да, – ответил хозяин, не отрываясь от работы.
– На травах?
– Угадал. Можешь выпить.
Колдун опасливо отодвинул кринку подальше от себя:
– Как-нибудь в другой раз.
Он сложил на животе бледные студенистые руки, скользнул тусклым взглядом желтых глаз по развешанным на стене пучкам трав, задержался на иван-да-марье. Засохшие цветы ожили, зашевелились, стараясь отодвинуться друг от друга, отчего напоминали поссорившихся влюбленных. Колдун перевел взгляд на руки знахаря. Семена вдруг начали артачиться, падать не в свою кучку или переползать в соседнюю. Хозяин какое-то время возвращал беглецов, а потом начал бросать семена так, чтобы, подправленные гостем, попадали в нужную кучку.
Колдун понял, что козни его разгадали, потупил глаза.
– Что за семена? – спросил он.
– Эти, – знахарь показал на дальнюю большую кучку, – от страха. Эти, – показал на ближнюю большую, – от тоски-печали. А эти, – накрыл ладонью маленькую, – ума-разума прибавляют.
– А чего третьих так мало?
– Люди считают, что от ума-разума и прибавляются страх и тоска-печаль. Дураком веселее жить.
– Веселиться они умеют, – согласился колдун. – Староста уже неделю гуляет, всю деревню поит: сына
