Сергей Абрамов
А колокол звонит…
В Ленинграде, в одном из его знаменитых сквозных дворов-колодцев, шла игра. Двор был небольшой, тесноватый, залитый асфальтом. Кажется, туда выходили задние двери какого-то магазина, потому что у стены громоздились картонные коробки, ящики, криво сбитые из тонких неоструганных реек. Из этих ящиков и коробок посреди асфальтового пятачка было сложено хрупкое многоступенчатое сооружение, одновременно похожее на египетскую пирамиду, башню Татлина и высотное здание на московской Котельнической набережной уж на что фантазии хватит. У сооружения стояли четверо мальчишек лет двенадцати-тринадцати, стояли торжественно, молча и почемуто держали в руках дочиста выдраенные консервные банки. А к ним — едва ли не строевым шагом! — приближалась другая четверка (кажется, там и девочка была), тоже с банками в руках.
Стоял полдень, из «окна в Европу» тянуло летним привычным балтийским холодком, народу кругом — ни души.
Пахнет дракой, тревожно подумал я, праздный залетный турист-командированный. Подумал так и приготовился вмешаться, навести порядок, восстановить мир.
Один из четверки у пирамиды выбросил правую руку вверх — в знак приветствия, что ли? — а левую с банкой поднес ко рту и произнес в нее по слогам, как в микрофон: — Кал-ли-сто!
А вожак второй четверки в точности повторил эти странные жесты, только сказал иное.
— Земля! — вот что он сказал.
Я мог спокойно продолжать путешествие по цепочке проходных дворов от Мойки до Фонтанки, потому что никакой дракой не пахло, а играли ребята не в войну, не в казаки-разбойники, даже не в «неуловимых мстителей» играли они в героев давнего уже романа Георгия Мартынова «Каллисто», в героев — заметим! — фантастического романа, в землян будущего и в инопланетных пришельцев, и сооружение из коробок оказалось на поверку космическим кораблем. А целью их игры была дружба.
Нашел что вспомнить: казаков-разбойников! — скажете вы.
Новое время — новые игры, скажете вы.
И я соглашусь с вами, не стану спорить, а вспомню еще один случай, вспомню снова лето, снова полдень, узкую и глухую набережную одного из амстердамских каналов, баржи и баржонки, лодки и лодчонки, навечно пришвартованные к берегу, превращенные в нехитрое, дешевое жилье.
Мы гуляли с моим голландским коллегой и «высоким штилем» рассуждали о судьбах литературы, о ее великой роли в антивоенной пропаганде и еще о чем-то столь же серьезном, как вдруг увидели группу ребятишек, выстроивших из картонных ящиков нечто вроде индейского вигвама или, если хотите, карточного домика. Ребятишки праздно шатались поодаль, ждали чего-то. Вдруг один из них посмотрел на выцветшее амстердамское небо и загудел, надув щеки, явно подражая полицейской сирене, выкрикнул короткую фразу и бросился в «вигвам». А остальные, толкаясь, падая, не обращая внимания на упавших приятелей, рванули за ним. Наконец все уместились в картонном укрытии, и опять настала тишина.
Никто не выглянул из окон домов. Никто не вышел на палубы барж и лодок.
— Что он крикнул? — спросил я.
Коллега перевел на английский слова мальчишки: — Атомная тревога, всем в убежище! — и добавил, словно бы извиняясь: — Дети. Играют…
Мы пошли с ним дальше, но говорить о судьбах литературы как-то расхотелось, и я рассказал коллеге ту самую историю про ленинградский двор. А он — умница, веселый человек, отличный прозаик-реалист, далекий от фантастических домыслов, — сказал, чуть переиначив приведенный выше «афоризм»: — У каждого времени свои игры. — Усмехнулся невесело: — Что видят в кино, по телевизору, что читают, в то и играют. Фантастика королева рынка. У вас — своя, у нас — своя…
В общем-то он был прав — писатель, чурающийся «королевы рынка». Советские писатели-фантасты никогда не пугали читателей неизбежным «армагеддоном», потому что никогда не считали его неизбежным. Нет, нас вовсе нельзя упрекнуть в некой безмятежной эйфории, в том, что мы не видим, к чему может привести бешеная гонка вооружений, но мы бесконечно верим в человека, в его силы, в его разум, в его любовь к жизни. И, кстати, готовы повторить следом за одним из тех, кого мой голландский коллега назвал своим: «Я не вижу на свете ничего важнее Человека с большой буквы. Разумеется, я подхожу пристрастно, ведь сам я из этого племени… Человек с большой буквы должен жить». Эти слова принадлежат прекрасному американскому писателю-фантасту Рэю Бредбери, для кого забота о завтрашнем, послезавтрашнем, послепослезавтрашнем дне нашей планеты — подчеркну: счастливом дне! — стала главной темой творчества.
Выходит, мой амстердамский собеседник напрасно огульно обвинял свою фантастику. Лучшие прогрессивные писатели-фантасты Европы и Америки, откликаясь на тревожные события в мире, предупреждают мир об опасности возможной катастрофы.
Но оружие писателя — слово. А что оно может, слововоробышек, когда в Европе, как ядовитые грибы, выросли смертоносные «Першинги», когда моря и океаны «начинены» атомными субмаринами, когда — верх цинизма! пассажирские авиалайнеры превращают в самолеты-разведчики?..
Что может сделать звонарь на колокольне, когда огонь уже подобрался к городским стенам?..
А вдруг он разбудит тех, по ком звонит колокол? Заставит покинуть свои теплые домишки, выйти на улицы, сплотиться против общего врага?.. Как это сделали шахтеры Англии. Как это происходит в Гринэм- Коммон, тоже в Британии, в палаточном «лагере мира», выросшем и живущем возле американской ракетной базы. Как это происходит в Австралии, где создана партия ядерного разоружения, получившая на выборах места в парламенте. Как это происходит в Японии, где готовится Международная конференция солидарности, приуроченная к 40-летию ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки…
Можно множить подобные примеры. В мире становится все больше и больше людей, разбуженных тревожными колоколами. И один из колоколов, повторяю, в руках писателей-фантастов. Пример тому — книга, которую вы только что прочитали.
К слову, в сборнике есть и нефантастические рассказы писателей, чьи имена известны во многих странах, ситуации в этих рассказах вполне реалистичны. Вот солдат-негр из рассказа Ф. Йерби, защищавший честь Соединенных Штатов Америки черт-те где, оставивший там ногу и веру в справедливость… Он, вернувшийся на родину, ее герой, ее защитник (хотя, от кого он ее защищал?..), вновь становится только ниггером, недочеловеком, потому что ненависть — в данном случае расовая — слепа и страшна. Но отнюдь не слепа ненависть к тем, кто приходит на чужую землю поработителем. Казалось бы, как наивен протест юных киприотов из рассказа Э. Парджитер, готовых пойти в тюрьму, а то и на смерть только ради краткого мига торжества и счастья — взлетевшего над ратушей флага Родины. Но история планеты знает, как часто из такой «наивности» вырастало мощное сопротивление захватчикам, ширилось и — побеждало. Пятьдесят три подростка, готовые разделить участь одной героини! — это ли не залог грядущей победы?
Я не случайно остановился на традиционном реалистическом рассказе, потому что он, как мне думается, удивительно тонко перекликается с названием всего сборника — «Судьбы наших детей». Это же — заголовок рассказа Ирвина Шоу. Герой его, только что проводивший на войну собственного сына, с внезапным ужасом понимает: «Я растратил жизнь на пустяки… Я забавлялся детскими играми.
Я дурманил себя опиумом. Как миллионы мне подобных.
Война шла уже двадцать лет, а я и не догадывался.
Я ждал, пока вырастет мой сын и отправится на эту войну вместо меня». Вернемся назад, к рассказу Эдит Парджитер. Не правда ли, страшно ощущать, что флаг над ратушей подняли дети, чьи судьбы — как сказано! — в наших руках?..
Многие западные писатели-фантасты, отчаявшись, видно, надеяться на руки взрослых, отдают судьбы мира в руки детей. В парадоксальном рассказе Дж. Уайта дети разных народов (неважно, что автор наделил их сверхчеловеческими способностями; это же фантастика, в конце концов!) решают проблему всеобщего разоружения чрезвычайно просто: начиняют ракеты игрушками вместо ядерных зарядов и запускают их, намеренно развязав всемирную игрушечную войну, покончив с нею, никого не убив, кроме
