— Много пьёте, — сказал я. — Военная привычка?
— Отчасти. А сейчас, если хотите честно, пью со страху.
— Перед экспериментом?
— Если называть это экспериментом. Пройти тридцать метров по коридору и вернуться обратно — как будто не так уж сложно. А странный односторонний паралич — в клинике, где я стажировался, называли его латеральным — вызывается обычно обмораживанием или кровоизлиянием в мозг. Стон уверяет, что это — воздействие пока ещё необъяснимой реакции двух встречных потоков воздуха. Но, сохранив сердце, не утратим ли мы какие-то клеточки мозга? Мне показалось, что у Стона, например, левое плечо отведено назад и жесты левой руки чуть-чуть замедленны.
— Преувеличиваете. Со Стоном я разговаривал около часа. Он вставал, двигался, закуривал, сбивал коктейли. И жестикуляция и походка его совершенно нормальны.
— Тогда почему он не идёт с нами?
— Чёрную работу он в состоянии предоставить другим.
— И заплатить за неё по пять тысяч?
Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я не остановил его: говорить нам было уже не о чём.
Не о чём оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал, поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на «парнишек» Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженный бобрик, шрам на лбу, обтянутые оливковой, кожей скулы и потемневшие протезы вместо выбитых когда-то зубов всё это подтверждали.
Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: «да», «нет», «не знаю», «простите, не помню», «не видела», «не замечала». Вопросы задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера характеристику. Я же прислушивался не столько к её ломаному языку, сколько к интонациям и произношению.
— Не спрашивайте Этту о её национальности, — засмеялся Нидзевецкий. — Это тайна.
— Я просто не любить говорить о себе, — ответила Этта.
Фраза прозвучала неграмотно, но с хорошим произношением согласных и гласных. Ещё раньше, прислушиваясь к репликам Этты, я подметил не только нарочитое искажение этимологии и синтаксиса, но и знакомые языковые интонации. Зачем она это делала? Для самоизолирования и некоммуникабельности?
— Хорошо стреляешь? — вдруг спросил Гвоздь.
— Не знаю, — сказал я. — Давно не практиковался.
— Зря. Я на всякий случай захвачу с собой хлопушечку.
Этта, допив кофе, встала, не проявив к разговору ни малейшего интереса. У дверей я догнал её.
— Вы хорошо знаете язык, — сказал я, поклонился и прошёл мимо.
Через полчаса в мою комнату постучали.
Этта! Я не мог скрыть удивления.
— Я вам всё объясню, — сказала она, усаживаясь с ногами на диван. Сейчас она была простой и приветливой, без актёрства и отчуждённости. — Там я не могла говорить иначе. Отсюда и этот разгаданный вами трюк с ломаным языком.
— Вы плохо его ломали.
— Вероятно. Но разве они поймут? У меня нет и не может быть с ними ничего общего. Чем меньше слов — тем дальше от близости.
— Высокомерие не украшает человека, тем более учительницу.
— Это не высокомерие, а привычка с детства. Жизнь в мире хищников порождает насторожённость. «С волками жить — по-волчьи выть» — говорит поговорка. Но я хочу не выть, а быть готовой к отпору. В особенности на охоте за этими таинственными стекляшками.
— Чем же пленила вас эта охота?
— Тем же, чем и вас. Жалованье учительницы невелико, а гонорар Стона сказочный. Да и занятия ещё не скоро: в школе каникулы.
Она говорила откровенно, без принуждения. И я ещё добавил:
— Так, значит, в мире хищников для меня сделано приятное исключение?
— Я уже слышала о том, что вы физик, но и по лицу можно определить интеллигентного человека. Деньги вам нужны не для того, чтобы открыть ссудную кассу.
— Джакомо тоже это определил. Только с ухмылочкой.
— Кто это Джакомо?
— Торговый партнёр или хозяин Стона.
— Мне страшно, Берни. — Она впервые назвала меня по имени, я не возражал.
— Уже второй раз слышу это. Сегодня от вас, вчера от Нидзевецкого.
— Он боится опасностей путешествия.
— А вы? Таинственных стекляшек?
— Если хотите, да. Что это за камни-осколки, которые мы должны вынести из какой-то неведомой шахты? Судя по обещанному нам высокому гонорару, они сами по себе представляют большую ценность или их используют для каких-то очень важных опытов. Но каких? Может быть, опасных для человека, если добыча их обусловлена такой строгой секретностью? Вы над этим не задумывались?
— Нет, — честно признался я. — О другом думал. Мне любопытна сама география того гиперпространства, в которое нам придётся проникнуть.
— И вы верите в это гиперпространство? Нидзевецкий и Гвоздь не верят.
— Им обоим не хватает воображения.
Я посмотрел на Этту. Тоненькая, с каштановой чёлкой на лбу и большими синими глазами, она походила сейчас на студентку, которой предложили на экзамене непосильную ей задачу. А если я расскажу ей всё, что открыл мне Стон? Что последует? Отступит ли она перед Неведомым и откажется ли от похода, тем самым создав для себя и меня дополнительные трудности и опасности? С ней рассчитаются за отказ, со мной-за болтливость. А может быть, мой рассказ всё же зажжёт в ней огонёк любопытства?
И я рискнул, рассказав ей всё услышанное от Стона.
— А вы поверили? — помолчав, спросила она.
— Почему бы и нет? Вы ведь слышали о таинственных исчезновениях на Леймонтском шоссе? Их не сумели объяснить ни полиция, ни наука. А Стон объяснил. И довольно правдоподобно. Он даже видел неразложившиеся тела в неизвестном нам коридоре. И это объяснил. Убивающая воздушная струя одновременно создавала и стерильность среды, предохраняющую мёртвое тело от разложения. Возникновение невидимой щели-коридора — самое странное, но при некотором избытке воображения и это можно объяснить, отождествив её с невидимой горловиной или шейкой, соединяющей наше трёхмерное пространство с замкнутой ячейкой другого, лежащего за пределами привычных трёх измерений. Это легко обосновать математически, физически можно представить, а геометрии требуется проверка. Теперь о замкнутом хрустальном коконе и его осколках. Пожалуй, это самое интересное в предстоящем нам путешествии. Но прежде чем делать выводы, необходимо проверить данные. С этого и начнём.
— Фантастика, — всё ещё недоверчиво откликнулась Этта. — Возможно, мистификация.
— Объяснить необъяснимое может только учёный или фантаст. Стон ни то ни другое. Он делец. А какой делец будет платить по пять тысяч за мистификацию?
В глазах Этты я прочёл сомнение, колебание и наконец решение. Любопытство победило.
— Только будем держаться вместе, — сказала она. — Вы чуточку впереди, я — сзади. И не давайте мне отклоняться влево.
По дороге в неведомое
Этта Фин
