– Дела-а у меня, – откликнулась Настя, тщетно пытаясь застегнуть сапог на распухшей ноге.
– Что за дела? – удивился Виталик. – Ты мне ничего не говорила. С фирмы звонили? Зачем они тебя опять беспокоят? Тебе же лежать надо, ногами кверху, как врач сказал, чтобы отеков не было. Хочешь я им позвоню, передоговорюсь? Пускай сами приезжают, если им нужно…
– Не надо никуда звонить, – сказала Настя. – И фирма тут не причем.
– Ты к врачу? Или в магазин? Тогда давай я с тобой пойду. Мало ли что?
– Нет, Виталик, не на-адо со мной, – Настя вроде бы даже смутилась. – Я к Каю иду, мне с ним поговори-ить…
– Зачем это?! Что ты, не можешь с ним поговорить, когда ты там этим ансамблем занимаешься? Совершенно, кстати, тебе это теперь ни к чему: темно там, пыльно, музыка все время грохочет. Фирма – ну бог с ней, но надо же и о своем здоровье подумать… Там с ним и разговаривай! – совершенно непоследовательно закончил Виталик.
– Ну, Вита-алик! Ну чего ты, в самом деле… – Настя не знала, что сказать и от этого явно нервничала. Кровь отлила от лица, на тугих щеках стали заметны пигментные пятна, а зеленые глаза превратились в щелочки. – Я там у них рисовать могу, а говорить не могу, все время кто-то мешает… Мне одной надо…
– Опять этот Кай! – Виталик вскочил и всплеснул руками. – Везде этот Кай! Куда не сунешься, везде – он! Честное слово, Настик, если бы я был по специальности не менеджером по электронике, а киллером, так я пристрелил бы этого Кая бесплатно, даже без всякого заказа!
Настя молча шагнула к Виталику, встала на цыпочки и влажным холодным носом успокаивающе поелозила по его чисто выбритой щеке. «Так собачки делают,» – подумал Виталик и едва не прослезился от обиды и умиления.
– Мне Кай все равно, – сказала Настя. – Ты мне верь, Виталик. Я – настоящий честный хемуль, не то, что Антонина. Она-то все прикидывалась хемулем, а на самом деле – Снусмумрик, как и ее родители.
– Был бы я киллером… – мечтательно закатив глаза, пробормотал Виталик.
– Ты – мой хемуль, – строго сказала Настя. – И я тебя таким люблю.
– А как он родится, – Виталик с нежностью и некоторой опаской погладил Настю по сдобному, округлому животу. – И тоже по веткам прыгать начнет? Что мы тогда делать будем?
– Ничего, – Настя пожала плечами. – Будем его любить и воспитывать, как настоящего хемуленка. А если он все же не воспитается и уйдет, тогда напечем ему пирогов в дорогу и помашем хвостами. Но у нас же тогда еще другие, стопроцентные хемулята останутся, которых я от тебя рожу…
– На-астя-а, – сказал Виталик и сжал кулаки, чтобы не заплакать. В сущности, он был очень сентиментальным человеком, только рядом с Антониной эта его черта как-то не проявлялась. – Я тебе бифидок низкокалорийный купил…
– До свидания, Виталик, – сказала Настя. – Когда вернусь, будем плиту в кухню подбирать по каталогу.
– Они ничего не боятся – и в этом все дело, – сказала Мария Алексеевна Огудалова и отпила апельсиновый сок из высокого стакана.
Вместе с Вадимом и продюсером Погорельцевым она сидела за столиком в кафе концертного зала. За соседним столиком расположились Света и Лена. Шум разговоров вокруг напоминал о больших старых вентиляторах.
– Это смелость отчаяния, – заметил Вадим. – Хуже того, что случилось с ними в самом начале жизни, уже ничего не может быть.
– Но они точно решили? – спросила Мария Алексеевна у Вадима, дождалась кивка и обернулась ко второму собеседнику. – И вам, любезнейший Петр Игоревич, значит, тоже – от ворот поворот?
– Угу, – пробормотал Погорельцев, который пил коньяк из широкого бокала. – Умственно отсталые – что с них возьмешь? Не понимают своей выгоды…
– Не скажите, – задумчиво возразила Огудалова, вращая на пальце золотое кольцо с огромным рубином. – Не все так просто. У мужа той женщины Светланы много денег, да и… Да и в самих этих женщинах – что-то такое в них есть… Особенно вот в той, некрашеной, которая с тем потрясающе красивым иностранным мужчиной… археологом, кажется?
– Я знаю этих женщин много лет, – сказал Вадим. – Они фактически в одиночку пережили все наши смутные времена, заплатили полную цену, но при этом ни разу не прогнулись и никого не предали. И точно такими же – не прогибающимися – воспитали своих детей, родных и приемных. Формальный успех вроде бы на нашей стороне, но ведь, согласитесь, Мария Алексеевна и Петр Игоревич, мы не можем сказать того же – о себе? Ведь нам с вами приходилось прогибаться?
– Ну разумеется, и неоднократно ! – энергично подтвердил Погорельцев. – Если хочешь преуспеть, то как же иначе?
Вадим перевел вопросительный взгляд на женщину.
– Если бы вы только знали… – вздохнула Огудалова. – Если бы вы только знали, Вадим…
– Но ведь дело того стоило, Машенька? – лукаво подмигнул Погорельцев. – Дело того стоило?
– Любовь – единственное оправдание человека в этой жизни, – сказала Мария Алексеевна и надолго замолчала.
– Ну куда там Анджа с Олегом подевались?! – раздраженно спросила Света. – Они принесут мне когда-нибудь поесть или нет? Я их даже не вижу…
– Вон там олежкина шевелюра, – привстав, сказала Лена. – А Анджу он собой заслоняет, чтобы не толкнул кто…
– «Заслонивши тебя от просту-уды, я подумаю – Боже Всевы-ышний!» – невероятно фальшиво пропела Света.
– Светка, прекрати немедленно! – велела Лена. – Слушать противно!
– Ладно, – Света примирительно дотронулась до тонких пальцев подруги. – Это я от голода зверею. Сейчас съем пять-шесть пирожных и пару-тройку бутербродов с икрой и успокоюсь до вечера.
– Вот и хорошо, вот и славно. Чего злиться, в самом деле? Смотри, какой у ребят успех!
– Действительно, УСПЕХ, Ленка? – спросила Света. – Я ведь только на репетициях была и на прогонах в рок-клубах. Но там, сама понимаешь, во-первых Настькины декорации не очень-то развернешь («Огудалова от них просто рот разинула!» – не удержавшись, вставила Лена), а во-вторых, публика специфическая – они все равно вопить будут и стучать ногами, хоть бы там крокодил с гиппопотамом пели и танцевали… А сюда ехала из больницы, от Романа, но никак не успевала, да еще в пробке застряла…
– Как Роман?
– Да все так же, можно сказать. Ничего хорошего, – вздохнула Светка. – Я его уговариваю не помирать, пока Настька не разродится. Он, вроде, согласен…
– Да уж… Но здесь-то публика та, что не обманешь!
– Само собой. Приехала, опоздала, так пока через ограждение пробиралась, и доказывала, что не верблюд, милиционеров послушала. Они говорят: этого нам только не хватало – чтоб этому «Детдому» повылазило! Пришли целыми взводами афганцы бывшие, «чеченцы», какая-то кавказская диаспора, и в довершение всего – делегация от ветеранов и комитет солдатских матерей. Что, если они все между собой сцепятся – хоть пулеметы по углам ставь! Как они только узнали?
– Ну, чего тут удивительного-то? – возразила Лена. – «Афганцы» – это от Аркадия Николаевича и их общего соседа Семена. Кавказцы – это абхазцы Амаршана. А прочие – ты же сама говорила, что они уже выступали по городу, трудно ли узнать-то?
– А как – получилось у них, в большом-то зале?
– Все получилось отлично! – кивнула Лена.
– Расскажи! – потребовала Светка. – У тебя, конечно, хуже получается, чем у Анджи, но поскольку ее Олег заслонил…
– В общем-то, все ведь от них и ждали чего-нибудь такого, – начала Лена. – теперь, когда Ольга вернулась. Все понимали, что они не успели подготовить ничего нового (слухи-то ходят, хотя наверняка никто ничего толком не знает), но все равно ждали. И Ольга же всегда всем заявляла, как свою идеологическую программу: в каждой песне должна быть судьба конкретного человека, как у Эдит Пиаф. Вот она для начала и спела ее песню, которую сама же на русский, точнее петербургский лад и переделала. Ну, у Деланэ, на мой взгляд, лучше было:
