Ночь выдалась душная, солнце утонуло в багровой дымке на горизонте. Толпа потела и вопила, а со мной обращалась так, будто я шут гороховый, а не антрепренер боксерского клуба. Особенно лезли вон из кожи “лимончики”[7], которых набралось предостаточно и с которыми я всегда был не в ладах.
Вскоре на ринге появились легковесы и дрались три раунда, как дикие кошки. В начале четвертого раунда Гэгнон подловил Джексона на хук левой, и этот хук пришелся по меньшей мере футом ниже, чем следовало. Джексон скукожился на брезенте, а придурок рефери начал считать...
– Ты что делаешь? – заорал я, прыгнув на ринг. – Неужто не видишь, что парень схлопотал ниже пояса?
– По новым правилам это неважно, – ответил рефери. – Девять! Вали с ринга, я – судья!
– А балаган мой,– прорычал я в ответ. – Мне плевать, что там за новые правила в Америке, но в клубе Стива Костигана такое жульничество не пройдет!
– Тогда я свалю! – рявкнул он. – И заберу пятерку!
– Катись к черту! – огрызнулся я, и публика изумленно взвыла. Не более десятой ее части увидело тот подлый удар. – Мотай с ринга, и поживее. Я сам буду судить.
– А не слабо прогнать меня? – осведомился он, принимая боевую стойку. Я, недолго думая, угостил его левой в челюсть, он пролетел сквозь канаты, приземлился на задницу среди зрителей и больше никому не причинял беспокойства.
Подобрав с брезента стонущего Малыша Джексона, я поднял его бессильную руку в знак победы, а затем отнес его в раздевалку, где им занялись срочно вызванные коновалы.
Толпа волновалась, свистом и улюлюканьем выражала недовольство, поэтому я бросился в раздевалку Билла Гаррисона, чтобы поторопить его. К моему удивлению, у него оказался Джим Брент, и оба недружелюбно уставились на меня.
– В чем дело? Вы уже должны быть на ринге.
– Мы бастуем, – пояснил Гаррисон, и Брент подтвердил кивком.
– Это еще почему?! – заорал я. – Разве я не заплатил авансом?
– Этого недостаточно, – беспокойно заерзал Гаррисон. – Добавь, иначе не выйдем.
Толпа в зале зверела с каждой минутой. В отчаянии я едва не предложил этим гадам всю мою прибыль, все двадцать пять монет, но вовремя вспомнил, что половину должен отдать индусу.
– Мне просто нечего добавить, – посетовал я. – Братки, да вы что, в самом деле! Нельзя же просто взять и уйти и оставить меня на растерзание толпе.
– Неужто нельзя? – ухмыльнулся Брент. – А ну, посмотрим!
– А я говорю, вы не уйдете! – Рассвирепев, я метнулся к двери, повернул в замке ключ и сунул его в карман. – Вы будете драться на моем ринге, – процедил я. – За пятнадцать монет на нос, как договаривались.
Тут они яростно набросились на меня, и любому за дверью раздевалки слышен был шум сражения: хруст кулаков, крики боли и гнева, гулкий стук черепов о пол.
– Ну так что, будете драться? – растирая кровь под носом, спросил я вскоре двух измочаленных пентюхов, которых только что колотил головами об пол.
– Эй, Костиган! – послышался за дверью голос моего помощника. – Толпа угрожает разнести притон, если сейчас же кто-нибудь не выйдет!
– Будете драться? – повторил я, хватая обоих за шкирки.
– Погоди, – прохрипели они. – Будем драться...
У обоих подгибались ноги. Поддерживая бедолаг за плечи, я провел их по коридору на ринг. При виде разукрашенных боксерских физиономий публика взревела от изумления. Когда я объявил имена и вес противников, зрители вскочили с мест и освистали нас скопом.
Джонни ударил в гонг, гладиаторы, пошатываясь, побрели навстречу друг другу, и Гаррисон в отчаянии прошептал, что еле стоит на ногах – какой уж тут бокс!
– Тогда притворяйтесь, – кровожадно посоветовал я, – или мой первый урок покажется вам пикником по сравнению со вторым.
Гаррисон с воплем бросился через ринг, широко размахнулся и нанес зубодробительный удар правой. Вместо глаз у Брента остались щелки, поэтому он даже не углядел летящего кулака. Крепко получив по челюсти, он зарылся носом в брезент. Гаррисон повалился на него, и я присудил нокаут обоим.
Публика снова поднялась на ноги и разразилась львиным ревом. Я сроду не видел любителей бокса в таком дурном настроении. В зале было жарко, и в этом, похоже, все винили меня. Толпа так вопила, что я едва не оглох. Снаружи мог обрушиться весь город, и мы бы этого не заметили.
Пришлось мне с помощью Джонни оттащить бесчувственных полутяжей в раздевалку, после чего я приказал Джонни поскорее выставить на ринг Брока и Кинана.
Мое очередное появление в зале встретило такой бурный прием, что готов поспорить: его услышали в Австралии. Я хотел вежливо улыбнуться, но сумел изобразить только жуткую ухмылку. Я потел, как негр, Гаррисон подбил мне глаз, Брент расквасил нос, и в довершение всего публика своими издевками довела меня до бешенства.
– А сейчас... – Я с удовлетворением заметил, что зрителям меня не переорать – между прочим, это не под силу даже противотуманной сирене. – ...поединок из десяти раундов, в котором сойдутся Громила Брок из голландского города Амстердама и Туз Кинан из Сан-Франциско. Эти ребята шутить не любят...
– А то мы не знаем! – перебила обезумевшая толпа, стряхивая пот с глаз и потрясая кулаками. – Давай ближе к делу, обормот! Мы тоже шутить не любим!
