дороге.
— Ура! — в два голоса заорали Артем и Вовка.
Только Виталик не кричал. Он спокойно устанавливал направление, в котором нужно было идти в поселок. Впереди зашумела железная дорога.
— Туда! — уверенно произнес Виталик. — На шум поезда.
— Правильно! — обрадовался Артем. — Папа мне говорил, что в лесу нужно прислушиваться к железной дороге. Ее далеко слышно. В этом лесу практически нельзя заблудиться.
— Что же ты раньше молчал? — насмешливо поинтересовался у него Вовка. — Панику развел: заблудились, не знаю, где тропинка…
— Я забыл про железную дорогу! — улыбнулся Артем. — От страху! А тут еще Виталик со своими призраками!
— Ты что, серьезно веришь в этих призраков? — удивился Виталик.
— Не верю, конечно, но все равно… Жутко…
От мамы влетело здорово. Они проболтались в лесу без малого три часа. И про малину от Дмитрия Ефимовича мама тоже не поверила.
— Только не надо врать, — поморщилась она. — У Дмитрия Ефимовича не нашлось банки? Зачем складывать малину в кепки? Вы были в лесу. Я так и знала! Нет! На этом ваш отдых на даче заканчивается. Я не выдержу с такими оболтусами целых три дня! Завтра утром идем на электричку!
Вовка и Виталик тут же кинулись пропалывать маме грядки, но она нисколько не смягчилась. Решение возвращаться в город было твердым.
Виталика и Вовку разместили на диване. Артем улегся на раскладушке и долго не мог заснуть. Он думал о том, что больше всех испугался сегодня в лесу. И больше всех боялся призраков. Это не дело. Он уже не маленький. Вот Вовка с Виталиком ничего не боятся. Особенно Виталик. Всегда спокоен. А Вовка упрям. Таких никакими призраками не остановишь.
В чем же он, Артем, слабее их? Может, мама права — ему необходима хоть капелька упрямства?
И Артем решил: что бы ни случилось, какие бы призраки ни объявились, он доведет расследование до конца. Он узнает о пожаре в доме Берковского все, даже то, чего не знает никто на свете. Как он это будет делать, сейчас неважно. Просто нужно доказать себе и другим, что он не слабак, что он тоже может доводить дела до конца, что у него есть упрямство и спокойствие.
Артем повернулся к стене, с головой укрылся одеялом и, довольный своим решением, уснул.
Берковский оперся о подоконник и смотрел вниз, на шумную улицу.
— Не люблю Москву, — немножко виновато произнес он, оборачиваясь к Кувыркову. — Все куда-то спешат, торопятся, с кем-то раскланиваются, кому-то улыбаются… Это называется светская жизнь.
— Деловая жизнь, — поправил, улыбнувшись, Кувырков. — Нынче порядок диктуют люди деловые, вроде Степанова.
— Данила Григорьевич далеко пойдет, — согласился Берковский. — Дела он вести умеет. Я ведь и глазом не успел моргнуть, как подписал с ним контракт. — Берковский весело рассмеялся. — Теперь вот рукопись ему привез. Подборку рассказов. Ты читал?
— Да, — довольно равнодушно кивнул Кувырков.
— Ну, и как? Валентин, я очень дорожу твоим мнением!
— Талантливо, братец, талантливо! Что тут еще скажешь?
Кувырков раскурил трубку. Он сердился на самого себя: он никак не мог понять тайну, которая позволяла Всеволоду так расставлять слова. Только так, и никак иначе. Чтобы на глаза наворачивались слезы, чтобы хотелось смеяться, чтобы восторг охватывал каждый уголок души.
Кувыркову казалось, что Берковский пишет свои рассказы быстро, шутя, не думая мучительно о каждом слове, что его герои разговаривают легко и непринужденно, так, как говорят люди в жизни. Или это действительно влияние деревенской тишины?
— Сегодня ночью я дописал «Дальний маяк», — сказал Берковский. — Прочти последнюю главу.
Кувырков зашелестел листами. Сердце снова тоскливо сжалось. Он так не сумеет. Он не найдет таких слов. Он никогда не напишет такой сильной вещи. Никогда? Значит, Берковский талантливей? Значит, нужно расписаться в своей беспомощности?
«Ерунда! Глупости! Это обыкновенная удача. Такие удачи бывают у каждого. Моя последняя повесть ничуть не хуже его «Дальнего маяка». Ничуть не хуже. Ничуть».
Ведь Степанов подписал контракт с ними обоими. Значит, и на Кувыркова делают ставки. Значит, он такой же талантливый, как Берковский. Скоро имя Валентина Кувыркова будет известно по всей России. Скоро не нужно будет доказывать, что он талантливей, чем другие. А что, если Всеволод Берковский будет известней? Что, если в тени его таланта не найдется места для Кувыркова? Что, если…
— Это просто восхитительно, Всеволод. — Кувырков протянул Берковскому рукопись. — Ты хочешь отдать ее Степанову?
— Да, но не в этот приезд. Мне хочется еще кое-что поправить.
Что здесь можно поправлять? Слова литые, тугие, ничего лишнего, ничего недоговоренного. Кувырков снова и снова перебирал в уме запомнившиеся фразы.
— Я устал от Москвы, Валентин, — снова вздохнул Берковский. — Я уже чувствую, что задыхаюсь. Мне пора домой.
— Но Степанов устраивает обед в твою честь.
— Ох, эти обеды! Конечно, придется задержаться. Не нужно обижать Данилу Григорьевича. Он славный человек.
— И потом, Всеволод, я тоже на тебя рассержусь. Тебе не нравится в моем доме?
— Отчего же, Валентин? Я этого не говорил. — Берковский сверкнул обаятельной обезоруживающей улыбкой. — Твой дом и твое общество спасают меня от московской суеты. Здесь я как в средневековой крепости — за толстыми стенами, рядом с другом и с хорошими книгами. Кстати, ты не забыл, что обещал прочитать мне свою повесть?
Кувырков замялся:
— Боюсь, она тебе не понравится… И потом после твоего «Дальнего маяка» я просто расписываюсь в своей бездарности.
— Не преувеличивай, Валентин, — нахмурился Берковский. — Не люблю лести и самоуничижения. Ты самобытен и талантлив. Наши таланты разные, и это хорошо. Я вижу человека сверху, во внешних событиях, а ты пытаешься посмотреть на него изнутри. Поверь, это гораздо интереснее.
— Сдаюсь, сдаюсь!
— Не забудь, что летом ты обещал нагрянуть ко мне в деревню, — напомнил Берковский. — Я уверен, что ты напишешь там свой шедевр. Там тихо и ничто не отвлекает от работы.
— Я постараюсь приехать.
— Нет-нет, никакие отговорки не принимаются. Ты приедешь обязательно. Слышишь, обязательно! Так сказать, нанесешь ответный визит.
Кувырков улыбнулся. Все-таки Берковский — отличный друг. Как просто и ясно объяснил он разность их таланта! Как просто и ясно дал понять, что Кувырков — такой же талантливый, может, даже намного талантливей, чем он сам!
Теперь уже Валентину не казалось, что его повесть по всем параметрам уступает «Дальнему маяку», теперь он находил и свои фразы удачными и красивыми. Может, не такими литыми, но разве в этом суть?
— …Там птицы, озеро, высокое небо, — продолжал в это время уговаривать Берковский. — Я знаю, что тебе понравится. Ты приедешь?
— Да, конечно. Конечно, Всеволод! Даю тебе честное слово.
