больше, просто раньше мне такие не попадались. С остальными всегда все было проще.
С Леной мне тоже было легко и просто. Потом мне даже не был нужен секс с нею, я уже давно перестал на это надеяться. Нужно было только, чтобы она была рядом и смотрела на меня своими необыкновенными глазами и говорила своим чудным низким голосом, от которого у меня по спине мурашки бегали, как от прикосновения.
У меня с нею бывала эрекция, даже когда она просто смеялась или разговаривала со мной, сердце замирало и брюки становились тесными, когда она поворачивала ко мне лицо или наклоняла голову. В ней было такое природное изящество, а каждый жест, как у пантеры, гибкий, плавный и полный какой-то необычайной цельности и координированности. Никогда не думал, что женщина может быть так совершенна.
До сих пор не могу понять, была ли она красива, у меня нет ни одной её фотографии. Иногда закрываю глаза и представляю её, её смех и улыбку, но не могут описать, какого цвета у неё глаза и какие черты лица. Необыкновенная, не такая, как все, — вот все, что я могу о ней сказать.
Вначале меня тяготило, что у меня с нею была эрекция, а разрядки не было. Я однажды набрался наглости и сказал ей об этом. Она как-то напряглась, глаза стали другие, чужие и холодные, и я перепугался, что она сейчас уйдет и больше никогда не позволит мне приблизиться. Хорошо, сумел вовремя спохватиться и перевести все в шутку. Она сразу расслабилась и тоже засмеялась.
Потом сама заговорила об этом и грустно так сказала, что все понимает, но ведь любовь — это когда взаимно. И все, больше ничего не сказала. И я понял, что она меня никогда не полюбит. То ли я не способен вызвать у неё такую любовь, то ли она так любит мужа, что больше ей никто не нужен, я так и не понял, и до сих пор не пойму.
Она внешне казалась такой простой, приветливой и доброжелательной, а на самом деле, думаю, никто по-настоящему не знал, что у неё в душе.
Иногда она бывала такой грустной, но ничего не говорила. Я терялся в догадках, расспрашивал, может, я чем-то её обидел, но она ничего не объясняла.
Я поначалу думал, что муж её огорчил или дети, а потом понял, что он никогда в жизни её не огорчал. Он пылинки с неё сдувал. Когда он на неё смотрел, он весь преображался. Со мной он говорил как мужчина с мужчиной, а при Лене становился как теленок. Наверно, я тоже со стороны так смотрелся. Не то, что бы он демонстрировал какие-то нежности, обнимал или целовал её при мне, она по-моему, этого на людях не позволяла, но взгляд становился совсем другой, такой нежный, каким смотрят на любимого ребенка.
Она и была и ребенком, и женщиной одновременно. Никогда не думал, что в женщине может быть одновременно такая внутренняя сила и такая беззащитность. Хотелось взять её на руки, баюкать, как ребенка и шептать ей ласковые слова. Меня просто всего затапливала какая-то безграничная нежность к ней. Я думал, что убью любого, кто посмеет её обидеть. Но обидеть её было трудно. При всей её беззащитности она умела постоять за себя с улыбкой на лице. Я ни разу не видел, чтобы она сердилась или повысила голос.
И дети у неё были такие же ласковые, как котята, Машенька и Витек. Мы забирали их из садика, я подолгу сидел у них дома, играл с её детьми. Я их тоже полюбил.
Муж Лены даже привык к моему присутствию. Первое время после того крупного разговора я чувствовал, что он был немного напряжен, когда постоянно заставал меня у них дома, особенно, когда видел, что дети на мне виснут. Но он очень хорошо чувствовал Лену, и по её поведению, конечно, понимал, что между нами ничего нет. Я всего лишь друг, шофер и нянька. Мне позволено обожать Лену и ничего больше. И он упокоился. Мы даже играли с ним в шахматы. Такой вот сложился нелепый треугольник.
Вечером мне не хотелось от них уезжать к себе. После развода с женой мне досталась комната в коммунальной квартире, которую я ненавидел. Но о возвращении к жене я даже и не думал, хотя она больше замуж не выходила, и я знал, что если я захочу вернуться, она не будет возражать. С сыном я виделся, и с женой тоже, но возвращаться не хотел.
Так продолжалось три года, а потом Лена серьезно заболела. У неё раньше была доброкачественная опухоль, которая сильно разрослась, и у неё были сильные боли. Подозревали, что опухоль стала злокачественной. Она очень мучилась, лежала в нашем онкоцентре, её хотели оперировать, но муж увез её в Америку на операцию и лечение. Больше они оттуда не вернулись. От матери Лены я узнал, что она так полностью и не поправилась, все время лежит в больницах и санаториях, а муж потратил на её лечение большие деньги, залез в долги, но ещё надеется, что удастся её вылечить.
С тех пор моя жизнь стала серой и бессмысленной. Первое время я ещё надеялся, что она поправится и вернется. Я, как дурак, мечтал, что буду за ней преданно ухаживать, даже если она будет тяжелобольной и прикованной к постели. Но у меня нет таких денег, как у её мужа, чтобы вылечить её.
Я собрал денег, чтобы поехать в Америку и увидеть её, написал ей об этом, но она прислала письмо, чтобы я не приезжал. Она ничего не объясняла в письме, а я подумал, что Лена не хочет, чтобы я видел её больной и беспомощной.
Но мне это было неважно, мне она была нужна любая. Но поехать я не посмел. Правильно говорил её муж, она умеет заставить мужчину делать то, что она хочет, даже в письме. Я никогда не смел ей навязываться, хотя мне и тяжко было без нее.
Все это время, пока она была там, я жил, как во сне. Ходил, как автомат на работу, что-то ел, что-то говорил, а в душе была такая пустота. Думал, зачем я живу. Была одна надежда, что Лена вернется, любая, пусть даже инвалидом, и я опять буду рядом с ней.
Когда узнал, что надежды нет, и она не вернется, во мне все помертвело. Понял, что никогда не увижу её, не посмею даже поехать к ней против её воли, и жить дальше не стоит. Я ночью выл в буквальном смысле, грыз подушку. Плакать я не умею, даже в детстве не плакал, когда ребята били, сам учился за себя постоять. А тут такая тоска навалилась, такая безысходность, что правда выл ночами. Соседка по квартире даже ночью в стену стучала. Думал, с ума схожу.
Помню, как я готовился к самоубийству. Я давно уже об этом думал, но раньше была надежда. Обдумывал, каким образом покончить с собой. Не хотел, чтобы это выглядело, как в дешевой мелодраме — здоровый 38-летний мужик руки на себя наложил от несчастной любви. Не хотел выглядеть смешным. Решил все обставить так, чтобы выглядело, как несчастный случай. Сам испортил в машине тормоза, разогнался на шоссе и врезался в столб. Но и тут мне не повезло, столб задел по касательной и свалился в кювет. Несколько раз перевернулся, но, как видите, остался жив, хоть и переломался.
Не знаю, что буду дальше делать. Больше, конечно, с собой кончать не буду, второй раз никто не поверит, что это несчастный случай. Не хочу, чтобы надо мной смеялись, а в сына пальцем тыкали, что его отец «свихнулся» от любви и сам себя убил. Я сам рос без отца, знаю, что это такое, когда над тобой ребята смеются, а защитить тебя некому.
Наверно, вернусь к жене и сыну, больше не к кому, и буду доживать свой век, зализывая свои раны. Кому я теперь такой калека нужен. Еще неизвестно, буду ли ходить. Жена навещает, хочет, чтобы я вернулся. Но не хочется быть ей обузой — когда был здоров, от неё ушел, а когда стал инвалидом, опять приполз, чтобы она за мной ухаживала. Но если вернусь к жене, конечно, сидеть у неё на шее не буду, возьму работу на дом, буду зарабатывать.
Не привык я жаловаться, вы первый человек, которому я все рассказываю. Но если бы вы только знали, как мне тяжко. Как будто внутри сидит хищный зверь, который раздирает меня, уже вся душа превратилась в кровавую рану. Не знаю сам, на счастье такая любовь или на горе. У меня было три года счастья, пока Лена была здесь, и я мог быть рядом с нею, а теперь осталась целая жизнь беспросветного горя.
Наверное, за все в жизни надо платить. Вот я и расплачиваюсь, только не знаю за что, я ведь перед богом ни в чем не провинился. Перед женой и сыном виноват, но они меня уже простили. Жене, конечно, горько, но она, слава богу, не все знает. Я ей говорил, что много пил, я действительно частенько выпивал, она думает, что в этом все дело. Я, конечно, никогда ей всего не расскажу, я и так виноват и постараюсь загладить свою вину перед семьей. Жена хочет ещё ребенка, я тоже хочу. Может, это поможет мне оправиться морально. Сейчас главное — поправиться физически.
Я думаю, что больше мне никогда уже не доведется увидеть Лену. Может, оно и к лучшему. Доживу как-нибудь свой век. Это я так сам себя уговариваю. И знаю, что сам себе вру.
В глубине души все равно таится отчаянная надежда, что она поправится и вернется, и даже если не
