И мальчики опять взяли друг друга за руки. А мужчина подошел к двери сарая и сказал:
- Я вас ненавижу. Сейчас мы уедем навсегда, но я вас ненавижу. Вы разрушили мой дом. Вы сожгли мою библиотеку.
- Это пролетарское возмездие, - угрюмо отозвался Никодим из тьмы сарая.
Янка подумала, что ему, наверное, очень плохо и он держится из последних сил, чтобы не уронить себя в глазах чужака.
- Вы, простите, кто по профессии?
- Наборщик. Не ваше дело.
- Как же вы допускаете, чтобы горели книги?
- Ваши книги нам не нужны, - сказал Никодим.
- А что вам нужно? Дикость? Чтобы озверевшие орды громили библиотеки?
- Новый человек напишет новые книги, - убежденно сказал Никодим.
- Вы идете або ж нет, господа хорошие? - спросил отец зло и затоптал цигарку сапогом.
Мужчина пожал плечами, взял женщину за руку, и они пошли к берегу. На сгибе свободной руки женщина несла корзинку с яйцами, и Янка подумала, что они, наверное, съедят их сырыми, выпьют, как только окажутся в лодке, потому что были голодны и слабы, но не хотели и не могли есть тут, на пороге ее, Янкиного, дома…
Туман сгустился и плавал у самой воды космами, и плеск весел то пропадал, то, казалось, доносился совсем рядом.
Отец вернулся поздно ночью, и Янка слышала, как он кряхтит и ворочается, а потом встает с кровати, снимает со стены рушницу. И выходит, даже не сунув ноги в сапоги.
Как была, босоногая, в рубахе, она кинулась за ним.
На окоеме вставало багряное зарево, самой луны еще не было видно, и казалось, там, далеко, горит в огне незнакомый город. Вербы жалобно качали лохматыми головами, и летучая мышь нырнула в воздухе, чуть не задев Янку своим крылом. Янка в испуге присела: летучая мышь любит белое и может упасть на рубаху да так и повиснуть вниз головой, зацепившись коготками, а еще - вцепиться в волосы…
Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.
Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь.
- Не пущу! - прошептала она.
- Ну и дура, - сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву. - Вы, девки, известно чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.
Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.
- Его нельзя убивать, - сказала она убежденно. - Он же как ребенок. Всему верит.
- Мы живем тихо, - сказал отец. - Нам их городские суперечки ни к чему.
- Погоди, батя, - сказала она умоляюще. - А давай я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?
- Да зачем он тебе, девка? - удивился отец. Задумался. - Женихов у нас мало, вот что. Парней забрили всех, с германцем воевать… а где они, где тот германец, кто знает? Ладно. Бери лодку, только чтоб обратно в целости. И смотри, утонешь - шею сверну!
- Не утону, батя, - сказала она благодарно. - Не тревожься, не утону…
- Куда мы плывем? - удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. - Рыбачить? Тогда где удочки?
- Рыбачат сетью, дурачок, - сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду; меж пальцами босых ног продавливался жирный ил. - Или вершой. Удочки - это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.
- Тогда зачем?
- Ты ж хотел к зеленым людям.
- Опять за свое, выдумщица?
Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи, и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.
Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.
- Как на маевку прямо, - сказал он смущенно.
- Чего?
- Ну, мы с товарищами… обычно брали корзины с едой, собирались в роще за городом… пели революционные песни, разговаривали, кто- нибудь выступал… Обязательно что-то красное надо. Красный бант или косынка, если, ну, товарищи девушки.
- Как, и девчата тоже? - поинтересовалась она.
- Конечно. Женщина во всем равна мужчине.
- У нас тоже надевают что-нибудь красное, - сказала она. - Только не в мае, а в марте. Мартовички. Красная ленточка и белая ленточка, и прикалывают к платью.
- Белое - не наш цвет, - сказал он строго.
Солнце нагревало воду, и над поверхностью плыла еле заметная дымка, отчего вода казалась тяжелой, будто масляной. По глади бегали, растопырив все свои ножки, водомерки. Стрекозы-стрелки, бирюзовые, как ее колечко, носились над водой, а с той ее стороны, с изнанки, висела вниз головой улитка-прудовик. Было очень тихо, только весла хлюпали, и капли обрывались с весла в воду - плюх… плюх…
- Как тихо, - сказал он, и голос подпрыгнул над водой, как мячик.- А я думал, тут лягушки кричат.
- Лягушки? - удивилась она. - Они больше весной…
Мимо плыли островки плавника, гнилой камыш и щепки, река раздваивалась на рукава, расходилась, огибая заросли ивняка, и снова смыкалась.
- Ты не боишься русалок? - спросил он ласково и насмешливо.
Она налегла на весло:
- Не-а, я слово знаю. Волшебное…
В камышах кто-то страшно заухал, застонал, и он в притворном страхе вздрогнул:
- Что это?
Она засмеялась, откинув голову и блестя зубами и понимая, что он любуется ею, хотя и не хочет выдавать себя.
- Дурачок, это ж выпь кричит.
- Выпь, - сказал он, - конечно же выпь… Янка…
- Чего?
- Ты красивая.
Она покраснела до корней русых выгоревших волос.
Он смутился и, чтобы скрыть неловкость, стал поправлять повязку.
- Расскажи мне еще про зеленых людей.
- А чего рассказывать, - сказала она грубовато. - Люди как люди. Только зеленые.
- Это я уже слышал. Как они появились, у вас не помнят?
- Бабка рассказывала, что один раз в небе взошло два солнца. После этого появились зеленые люди.
- С Марса, - сказал он. - Точно с Марса. На других планетах, Янка…
- Знаю-знаю. Товарищ Богданов говорил.
- Да, но Марс особенный. Знаешь, Янка, если посмотреть на него в трубу, ну, в подзорную трубу, можно увидеть каналы… линии, они пересекаются друг с другом… иногда меняют цвет. Наверное, их проложил трудящийся народ Марса.
- Зачем трудящемуся народу рыть каналы? - удивилась она. - Лучше б хлеб выращивали. Кому они нужны, эти каналы?
- Это гигантские преобразования, - сказал он сердито. - Как ты не понимаешь! Чтобы сделать цветущей всю планету. Например, провести воду в пустыню. Или растопить вечные льды.
- А Марс - цветущий?
