Кстати, то папино дело тоже было связано не то с перьями, не то с яйцами: директор птицеартели «Восход» вступил, как сказал судья, в преступную связь со своей заместительницей (я сразу представил их в корзине с перьями), после чего они занялись хищением общественной собственности.
А папу, между прочим, тоже пожурили — за близорукость. Мне было обидно. Разве можно за это ругать? Папу из-за близорукости даже на фронт не взяли. «Отсутственные места», — подумал я, выходя на залитую солнцем улицу и держа за руки папу и маму.
33. ПИСЬМО Ф. А. КУНИЦЫНУ
8 ЯНВАРЯ 1945 ГОДА
«НКО СССР.
Тов. Куницын! Ваше письмо о розыске военнослужащего тов. Куницына А. Ф. получено.
В целях быстрейшего розыска и уточнения данных сообщите дату прекращения письменной связи (число, месяц и год) и его воинский адрес по последнему письму.
Начальник 5-го отдела Сташинский».
34. ТОМИТЕЛЬНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ АНДРЕЯ КУНИЦЫНА
Осенью я распрощался со скромной музыкальной школой. Шел дождь, деревья были темнозеленые от сырости, горбатая улица уходила вверх; не вздохнув и не обернувшись, сошел я с крыльца на теплый мокрый асфальт.
Колесо небесного механизма, скрипнув, стронулось с места, звезды зашевелились; судьба, взглянув на шахматную доску, взяла меня двумя пальцами за тонкую шею и переставила на другую клеточку. Я был зачислен в другую школу — и не простую, а специальную, и не просто так себе, а при консерватории (родители, жмуря глаза и понижая голос, называли ее старомодно: «школа одаренных детей»).
Я понял, что вслед за детством у меня будет отобрано отрочество, а, возможно, и юность!..
Что ж, взрослые опять победили, и первого сентября я неуверенно вошел в дверь с табличкой «7-й класс».
Здесь уместно будет сказать, что специальная школа была смешанной. Трудно было поверить глазам, но в одном помещении, на каких-то сорока квадратных метрах возбужденно галдели и целовались по поводу встречи два с лишним десятка счастливых существ обоего пола!
Я был смущен, но приятным смущением. Томительное предчувствие стеснило мою впалую одаренную грудь.
35. ПИСЬМО ПОДПОЛКОВНИКА ЗАПАСА МИХНЕВА Ф. А.
24 ИЮНЯ 1947 ГОДА
«Уважаемые родители Саши Куницына!
Понимаю, как трудно Вам будет читать это письмо: ведь я ничего нового, утешительного сообщить не могу. И все же мне хочется выразить надежду, что еще не все потеряно. Война оставила следы не только страшные, но и временами очень запутанные. Бывает, что возвращаются не только пропавшие без вести, но и те, кто определенно считался погибшим. Очень хочется верить, что Саша жив, что Вы вновь увидите сына.
Лично я, как бывший зам. начальника Кушкинского пулеметного училища по политработе, могу сказать Вам о Саше самые хорошие слова. Александр Куницын отличался и в теории, и в практических занятиях. У него хромала только стрельба из пистолета, но я вел курс огневой подготовки и по просьбе Саши охотно занимался с ним дополнительно.
Если же говорить о человеческих качествах Вашего сына, то Саша — из тех ребят, которые многим педагогам не кажутся легкими: он молчалив, сдержан и, пожалуй, необщителен; в то же время остальные юноши не шумно, а как-то углубленно и прочно группируются вокруг него. Ценил я в Саше и чувство собственного достоинства — не петушиное, а настоящее, не по годам спокойное и зрелое.
Шлю Вам, уважаемые родители Саши Куницына, пожелания самого крепкого здоровья и успехов в Вашем труде на благо Родины.
Если станет что-нибудь известно о Сашиной судьбе — не сочтите за труд сообщить мне по тому же адресу. В январе, правда, я обычно гощу у сестры в Москве — главпочтамт, до востребования, а с июня по август живу у другой сестры по адресу: г. Оренбург, переулок 3-й Садовый, дом 18, Зарапиной Зое Авксентьевне, для меня.
Сам я уже не вояка, получил в Восточной Пруссии контузию, да и семья моя вся погибла — вот и катаюсь по свету, как моток ниток, от сестры к сестре.
С уважением, подполковник запаса
Михнев Федор Авксентьевич.
Высылаю Вам начатую тетрадку-дневник Саши. Отправка на фронт была для четвертой роты внезапной, сборы — короткими. Тетрадка осталась под Сашиной подушкой; я хранил ее у себя наряду с многими дорогими для меня документами воинского прошлого. Хочу верить, что Саша найдется и продолжит дневник, начатый в великие и страшные дни».
36. АНДРЕЯ КУНИЦЫНА ПРИЗНАЮТ В НОВОМ ОБЩЕСТВЕ
Спустя две-три недели я был в школе почти своим. Темным ранним утром, дожевывая на бегу пирожные из предрассветных снов, спешил я к трамваю номер девять, выдавливаясь из него через пятнадцать минут, как выдавливается паста из тюбика, на углу Воровского и Дмитриевской, где хлебный магазин.
Над входом в магазин висело загадочное изречение, тайну которого мы всем классом разгадывали два года и четыре месяца. Вывеска гласила:
«Потолстеть скорее
чтобы надо есть побольше сдобы».
Было похоже, что связь между двумя строчками все-таки существует, но озадачивало: «чтобы надо есть!». Вывеска интриговала и веселила. Она встречала нас по утрам и предвосхищала дни наши, исполненные веселья и тайн.
Осенило Зюню, прозванного за небольшой рост Махой, стихи просто неверно расположили, а надо было так:
«Потолстеть скорее чтобы.
Надо есть побольше сдобы!»
Махе воздали должное, но жить стало скучнее.
Девчонки-то не скучали. Они влюблялись. Правда, в кого бы они ни были влюблены, все они — во всяком случае, то большинство, которое способно было влюбляться — как бы выполняя обязательную программу, было влюблено в Игоря К. Это был воспитанный мальчик, высокий, тоненький и миловидный, и к тому же сын известного поэта.
Игорь часто приглашал нас к себе (к другим мы ходили без приглашений), но в этом доме нам было несвободно: сковывали темные красивые кресла, изысканная любезность родителей и даже то, что Игорь хвастал привезенной отцом из-за границы, невиданной доселе игрой, которая называлась пинг-понг. Отец
