Книга подготовлена силами исследовательского коллектива под руководством академика И. Т. Фролова. К работе были привлечены не только философы, но и известные историки, филологи, религиоведы. Каждый раздел и главы внутри разделов имеют в качестве кураторов специалистов по отдельным эпохам и проблемам, которые помогали в подборе текстов, в определении их научной ценности и представительности, писали предисловия и комментарии.
Основу книги составляют тексты, которые были опубликованы в разные годы и в разных изданиях. Однако в ряде случаев включены новые переводы, подготовленные Е. В. Антоновой, В. М. Бакусевым, М. Р. Бургете, М. А. Гарнцевым, М. Н. Громовым и М. И. Левиной.
В работе над антологией участвовали: А. И. Абрамов ('Русское просвещение' — предисловие (в соавторстве), комментарии); Л. М. Баткин ('Возрождение' — предисловие); А. Н. Воскресенский ('Барокко и классицизм' — комментарии); М. А. Гарнцев ('Византийская философия', 'Западноевропейская философия' — предисловия, комментарии); М. Н. Громов ('Русская философская мысль XI–XVII веков' — предисловие, комментарии); А. В. Гулыга ('Немецкое просвещение' — предисловие (в соавторстве); П. С. Гуревич ('Древнеиндийская философия', 'Немецкое просвещение' — предисловие (в соавторстве); И. В. Егорова ('Русское просвещение' — предисловие (в соавторстве), 'Немецкое просвещение' — комментарии); Ф. X. Кессиди ('Античная философия' — предисловие, комментарии);
B. И. Корнев ('Древнеиндийская философия' — предисловие (в соавторстве); О. В. Летов ('Возрождение' — комментарии); И.
C. Лисевич ('Древнекитайская философия' — предисловие, комментарии); Б. В. Мееровский ('Французское просвещение', 'Английское просвещение' — предисловия, комментарии); В. В. Меликов ('Древнеиндийская философия' — комментарии); А. С. Смирнов ('Арабская философия' — комментарии); М. Т. Степанянц ('Арабская философия' — предисловие); Г. Я. Стрельцова ('Барокко и классицизм' — предисловие).
ФИЛОСОФИЯ ДРЕВНЕГО МИРА О ЧЕЛОВЕКЕ
ДРЕВНЕКИТАЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
По представлениям древних китайцев, человек возникает после того, как изначальный эфир (или пневма, ци) делится на два начала: Инь и Ян, Свет и Тьму. Своим появлением он как бы призван преодолеть эту расколотость мира, ибо объединяет в себе темное и светлое, мужское и женское, активное и пассивное, твердость и мягкость, покой и движение. Вместе с Небом и Землей человечество составляет великую Триаду, каждый член которой порождает свой, особый мир, а вместе — всю 'тьму вещей'. Срединное положение человека в мире определяет и 'срединный путь' как наиболее для него приемлемый, диктует ему постоянную роль медиума, посредника. Это видно даже в самом написании некоторых иероглифов, где, например, слово «ван» (царь) изображается тремя горизонтальными чертами, соединенными одной вертикальной, поскольку владыка людей призван объединить своей персоной все три мира: верхний, нижний и средний, а по другой версии: Небо, Землю и Дао — великий Путь Вселенной. Он — сын Неба, через него небесная благодать нисходит на землю и распространяется повсюду, 'вплоть до зверей и насекомых, деревьев и трав'.
В написании иероглифа «мудрец» мы видим изображение уха и рта: мудрый ничего не придумывает, не измышляет, а лишь вслушивается в сокровенное своим внутренним слухом и передает людям. 'Передаю, но не творю', — декларирует свое кредо Конфуций, выступая посредником между прошлым и будущим. В воображаемом пространстве времени человек Древнего Китая занимает несколько необычную для нас позицию: он обращен лицом к прошлому, к будущему же повернут спиною, и вся устремленность его, так сказать, ретроспективна. Добавим, что древность для него не «глубокая», а «высокая», она постоянно присутствует в настоящем и с ней он неизменно сверяется в своих действиях. Будущее не привлекает слишком большого внимания — ведь время движется по кругу и все возвращается к своему истоку. Возвращается к истокам ('желтым источникам') и каждый отдельно взятый человек, совершив положенное и снова уходя во все порождающее Небытие или, точнее, Инобытие мира. Отсюда — взгляд на смерть как на «возвращение» и одновременно как на «превращение», ибо Великий гончарный круг — Дао — лепит из старого материала все новые формы, разбрасывая их по Вселенной: ничего не пропадает, но ничто и не остается неизменным. Впрочем, жизнь скорее всего — лишь сон и не нужно бояться Великого Пробуждения.
Древний китаец полагал, что 'меж Небом и Землей человек драгоценнее всего', однако мир создан не ради человека, тот — лишь предпоследнее звено саморазвития мира, и вместе с Землей и Небом (которые тоже подчас воспринимаются как живые существа) творит свою, особую сферу бытия, ныне именуемую ноосферой. Человек — не царь Вселенной, он не может диктовать ей свою волю, «покорять» и распоряжаться. Наилучшей стратегией поведения для него является «недеяние» и следование «естественности», в крайнем случае — «упорядочивание» и устранение «смуты», то есть сбоев и ошибок, вкравшихся в процесс эволюции. Человек вообще не слишком выделяет себя из природы, он «микрокосм», который соединен с Космосом тысячью незримых связей, и они постоянно влияют друг на друга. Отсюда — неизменное чувство ответственности за свои действия на высшем, «космическом» уровне.
На огромных открытых просторах китайской равнины человек привык действовать кучно, в массе, здесь оставалось мало места для инициативы личности. Только вместе можно было справиться с разливами желтой реки — Хуанхэ или оросить ее водами засушливые земли, только вместе можно было построить тянущиеся на тысячи верст пограничные стены, создать 'систему оповещения' о нападениях кочевых племен. Надо всем верховенствовал здесь закон больших чисел: уже первый император Китая Цинь Шихуан сгоняет 700 000 человек на строительство своего дворца и гробницы, отправляет более миллиона на возведение Великой стены, его предок в один день предает казни 400 000 пленных и т. д. и т. п. Отдельный индивид поистине стоит немного. Сам человек еще не слишком четко ощущает границы собственной личности, с рождения он оказывается включенным в некую человеческую общность, подчас насчитывающую тысячи особей: большую семью, род, клан, и все время воспринимает себя ее частью. Его «ближние» — ныне здравствующие, еще нерожденные и уже умершие — составляют как бы единое, протяженное во времени тело рода, и человек заимствует у него частичку его бессмертия. Мертвые заботятся о живых, живые — о мертвых, и, хотя 'пути человека и духа различны', оба мира находятся в постоянном общении. Однако и это общение прежде всего коллективное.
Взять хотя бы регулярные жертвоприношения предкам — исключительно семейный, клановый ритуал. В Древнем Китае невозможен диалог человека с Богом или апелляция к нему отдельной личности. Нет ничего напоминающего библейского Иону или пророков, впрочем, не существует и самого понятия Бога-Творца — его заменяет безликое Дао, черное Небытие, творящая мир Пустота. Различные божества древних китайцев не слишком антропоморфны и воспринимаются скорее как предки. Что же касается Неба, которое обозначается тем же иероглифом, что и 'великий человек' лишь с дорисовкой некоего «венца» над головой, то прерогатива общения с ним принадлежит лишь 'сыну Неба', то есть императору. Впрочем, он общается с божеством не как индивид, а как потомок, ответственный перед предком за всю Поднебесную. Вообще судьба человеческого сообщества как целого всегда мыслится в Древнем Китае более важной, чем судьба любой его части — та повсеместно приносится в жертву целому, подчас с удручающей жестокостью.
Однако мы были бы неправы, если бы на фоне торжества всеобщности не заметили признаков постепенного самосознания личности. Пусть философская школа тоже именуется семьей и все связи в ней
